|
Этот долгожданный для меня альбом, наконец-то, состоялся...
Путь к нему (от идеи Александра Городницкого до ее воплощения) равен «каким-то» 15 годам! И вряд ли я могла себе представить еще в 1980-м, получая из рук А.Городницкого диплом лауреата алма-атинского фестиваля, что это вообще когда-либо может произойти.
А началось все буквально с потрясения, возникшего на творческом вечере (1996 год) неизвестного мне тогда поэта Анны Наль, куда пригласил меня Александр Городницкий. Приглашение предварил словами: «Услышите стихи хорошего поэта» (никак не обозначив родственного к ней отношения).
И действительно, вышла женщина с поэтической внешностью (в анфас — Марина Цветаева, в профиль — Анна Ахматова), и постепенно, читая свои стихи, будто магнитом «притягивала» все мое существо в мир своих образов и ассоциаций. Из двух подписанных Анной мне на этом вечере поэтических книг («Имя» и «Весы») постепенно появились 9 песен...
А к поэзии А.М.Городницкого я и не мыслила подбираться, так как у нее всегда присутствовала замечательная возможность быть озвученной автором.
Но все произошло само собой. На поэтическом вечере Александра Моисеевича в Политехническом музее (1998 год) я услышала стихотворение «Над простреленною каской...» из книги «Ледяное стремя» и уже тогда поняла, что могу пропеть мелодию на эти слова. В перерыве я подошла к Городницкому за разрешением исполнять стихи на родившуюся у меня музыку — и я его получила. Песня, наверное, удалась — А.Городницкий поет ее на своих концертах и отобрал для юбилейного диска. Потом постепенно на его стихи стали появляться и другие песни.
Этот альбом, определенно, не состоялся бы без титанических (когда все происходит не благодаря, а вопреки) усилий — душевных и физических — моего многолетнего верного талантливого друга и соратника по жанру, домриста Максима Позднякова — тонкого музыканта и ценителя поэтического слова.
Перед нами стояла, казалось бы, невыполнимая задача — из всей мозаичной россыпи стихов и музыки — трех монологов — составить музыкально-поэтическое полотно «про жизнь», во всех ее оттенках тонов и полутонов.
Это хотелось сделать еще и потому, что совсем недавно два замечательных поэта — Александр Городницкий и Анна Наль — отметили свои юбилеи.
Сегодня испытываю непреодолимую потребность сказать: «Спасибо вам, мои Друзья, мои Учителя, мои Соавторы!».
С любовью и благодарностью,
Наталья Приезжева
Говорят, будто подлинные поэты плохо уживаются бок о бок, потому что песнями мешают друг другу.
Есть исключения. Анна Наль и Александр Городницкий. Многолетний союз. Вроде бы у каждого — своя мелодия. Своя партия. Своя игра.
Он, чьи песни живут, не смолкая, уже в нескольких поколениях, с замечательным простодушием рассуждает о том, как в будущем люди станут пожимать плечами при его имени, и как он, наконец-то, не будет ничего никому не должен.
Одна нота выдает ту, которой адресовано это простодушие:
— Вероятно, лишь перед тобой я в долгу остался неоплатном.
Она откликается мгновенно:
— Ты умеешь просить. Не надо. Не могу простить. Прощать нечего.
И подключается, подхватывая его игру:
— Сколько безудержных, вздыбленных славой, пеннорожденных под гром в небесах погребено под лавиной обвала там, на песочных часах...
Он переводит часы в иное измерение:
— Мечтая о свободе годы, не замечаем мы того, что нашей собственной свободы боимся более всего.
Она — не боится. Она подхватывает:
— Все печали мои, всё тревожное, отпустила бы в поле, стреножила. Пусть летят — не летят, спотыкаются, с несвободой своей свыкаются.
Музыка Натальи Приезжевой соединяет их свободу-несвободу в дуэт, согревающий души:
Он — вспоминая перекаты таёжных рек:
— В зимнем краю не бывает юга. Долго тепло не придёт сюда. Как удержать мне тебя, подруга, в эти осенние холода?
Она — зовя его в родные пенаты, пробуждает от зимних воспоминаний:
— И в город одной возвращаться, и поутру друга будить. И вновь одинокое счастье на две наши жизни делить...
Он — слыша, как она возвращается:
— Входная дверь гремит, как выстрел, в моём пустеющем дому. Так жить нам вместе, словно листьям, а падать вниз по одному.
Она — при слове «падать» — думает о листопаде, о подступающих холодах, о заоконном градуснике:
— Моя душа в твою любовь, как ртуть в стекло заключена. Размечена. Запаяна. И телу вручена...
И, не останавливаясь, не отпуская:
— Но ты, мой друг, в больном бреду предчувствуя беду, все манишь медленную ртуть за крайнюю черту.
Ни на миг не отпускает его за черту, ни на мгновенье не поддаётся мысли о распаде, — превозмогает всё жаром любви:
— В твоей любви я наугад превозмогаю жизнь.
Сплетаются, расплетаются, вновь сплетаются голоса в остром диалоге.
В пёстром многоголосье времени — унисон...
...Унизонг.
Лев Аннинский
|
