|
|
 |
Чтобы описать необычное, воспользуемся сравнением с известными примерами. На мой взгляд, исполнительский почерк Алексея Зуева лучше всего сопоставить с творческими установками «протеев» 20-го века — Стравинского или Пикассо — мастеров стилистических трансформаций. Используя все ресурсы своей отточенной блестящей техники (которой он, впрочем, не бравирует), владея тайнами звука, Зуев с легкостью перевоплощается в тончайшего лирика (Шуберт), в остроумного иллюзиониста (Вебер, Лист), он может быть графичным без сухости (Скарлатти и... Шопен!), брутальным без агрессии (Прокофьев), мечтательно-порывистым (Шуман, Брамс) и всегда пропорционально классичным. И ко всему прочему — как энергетический подтекст — страстно увлеченным классическим роком!
Что ж, умение быть всегда разным и удовольствие открывать новые грани в известном — это свидетельство большой эмоциональной гибкости, зрелости понимания, интенсивности общекультурных и художественных впечатлений. Не в этом ли залог и перспективы дальнейших творческих горизонтов молодого мастера?
Алексей Любимов
...Интерпретация Зуевым Шуберта была совершенно необыкновенной. Невозможно было заранее предугадать в нем такого рода просветленность и в то же самое время целенаправленную вдумчивую серьезность.
Зуев обладает способностью переводить музыку в категории пространства. Это проявилось в первой части сонаты, в которой брожение мыслей находило звуковое воплощение в равной мере вдалеке, как и в непосредственной близи. Он создавал игровые пространства, наполняя их одновременно поэзией, светлой веселостью и в то же время некоторой меланхолией. В анданте, несмотря на общую сдержанность движения, ему удалось выстроить напряжение и удержать его, благодаря, с одной стороны очень хорошей выделке вокальных и танцевальных аспектов этой части, с другой стороны благодаря его дару играть так чутко, как будто он сочиняет тут же, на сцене и очень любопытен к происходящему процессу.
В третьей и четвертой частях вся меланхолия развеялась. Теперь он играл с необычайной устремленностью и тщательно рассчитанной точной агогикой — певучесть не была принесена в жертву скорости. Музыка этих двух частей окрашивалась порой в грубовато-деревенские тона, но, однако, что типично для Алексея Зуева, его окончание сонаты было сыграно с изящным замедлением и необыкновенно деликатно.
Томас Анерт, Заале-Цайтунг, Бад Киссинген
об интерпретации А.Зуевым сонаты Шуберта,
20.09.2004
|
