* * *
До чего же я жил бестолково!
Захотелось мне жить помудрей.
Вот и еду в музей Кобенкова,
В самый тихий на свете музей.
Открывайте мне дверь поскорее,
И, тихонько ключами звеня,
Открывает мне двери музея
Постаревшая мама моя.
Автоэпитафия
Ничего не остается —
Только камни да песок,
Да соседство с тем колодцем,
Что к виску наискосок.
Никуда уже не деться —
Успокойся, помолчи...
Пусть дорога по-над сердцем
Рассыпающимся мчит, —
Xорошо бы к ней пробиться
Чем-то вроде родника —
Пусть и птица, и девица
Припадут к нему напиться...
Выпей мой зрачок, девица,
Чрез соломку червячка!..
Русаку и иудею,
Как русак и иудей,
Я взываю, как умею:
Влажной смертушкой моею
Свою грядочку залей...
|
На него писали некрологи при жизни. Неоднократно. Не по ошибке. Им очень хотелось, чтобы Анатолия Кобенкова не было. Чтобы никто не мешал им ксенофобскую графоманию выдавать за гражданскую лирику. Чтобы не существовало в Иркутске никакого «демократического» Cоюза писателей и не приезжали на Байкал, на ежегодный международный фестиваль, лучшие российские и зарубежные писатели, не любящие ура-патриотической риторики. Удивительно, что заклятым врагом для провинциальных черносотенцев стал такой мягкий и добрый человек, как Толя. Но в том-то, наверное, и дело, что сами его интеллигентность и бесспорная поэтическая одаренность их раздражали. Всем, что писал и делал, он напоминал об утраченной норме, хорошем вкусе, необходимости знать и чувствовать родной язык... Господи, почему подавляющее большинство наших нынешних «патриотов» так плохо пишут и говорят по-русски!
Когда Толе перевалило за пятьдесят пять, отдавать силы постоянной борьбе, да и просто жить в поле ненависти стало уже невозможно, обидно тратить на это годы жизни. Хотя кто мог знать, что их оставалось уже совсем немного... Он переехал в Москву. Но и про свои иркутские дела не забывал — продолжал возиться с молодыми земляками, иначе они бы почувствовали себя осиротевшими, уже из Москвы организовывал Международный поэтический фестиваль на Байкале и приезжал в Сибирь его вести, поддерживал иркутских друзей. И переехав в Москву, он остался лучшим сибирским поэтом. В Москве Кобенков возглавил Илья-премию, пестующую молодых («Новая» неоднократно о ней писала), через Фонд Сергея Филатова организовывал литературные вечера и выступления писателей. Последнее, чем Толя ревностно занимался, была подготовка Первого международного фестиваля русской книги в Баку, а по сути, Дней русской литературы в Азербайджане. В середине сентября этот фестиваль состоялся, но уже без Толи Кобенкова... А собранный им состав участников практически гарантировал успех мероприятия. Он очень этого хотел…Толя никогда не болел профессиональной писательской болезнью зависти. Наоборот, радовался удачам коллег по цеху, помогал многим, в том числе и мне — например, напечатать снятую ижевской цензурой поэму. А чем он не занимался, так это саморекламой, таким образом, плохо вписываясь в наступившие времена. И хотя его стихи регулярно печатали лучшие литературные журналы, боюсь, что далеко не все любители поэзии в полной мере отдают себе отчет, какого поэта-современника мы потеряли. Достаточно внимательно (вслух) прочитать хотя бы одно стихотворение — вот, например, про библейского Иосифа («Я обнял бы тебя...»)... А 5 сентября Толино сердце не выдержало. А в «Автоэпитафии» Толя все предсказал — он похоронен на Переделкинском кладбище у колодца «к виску наискосок», родника и дороги.
Олег Хлебников
Когда-то я включил в антологию русской поэзии XX века небольшое стихотворение Анатолия Кобенкова «До чего же я жил бестолково!» — про «самый тихий на свете музей». Толя Кобенков был тем человеком, который открыл передо мной двери музея поэзии в доме моего детства на станции Зима и подарил мне добрый десяток лет жизни наперед — радостью его открытия. Он был первооткрывателем многих молодых имен в Иркутске и первосоздателем замечательного фестиваля поэзии в Иркутской области. Я считаю, что этот фестиваль должен жить и должен носить имя Анатолия Кобенкова — прекрасного поэта и человека, не знавшего, что такое равнодушие. Я призываю моего давнего товарища по перу Валентина Распутина поддержать мое предложение и готов вместе с ним обсудить, что нам надо сделать, чтобы этот фестиваль не захирел, не забылся, а помогал воспитывать молодых читателей Сибири. Он столько времени посвящал другим писателям, и мне в том числе, а вот мы ему недодали нашей нежности, нашего внимания, наших забот.
Он был настоящим поэтом — то есть человеком неслучайным в этой почти умирающей, но все-таки, надеюсь, бессмертной профессии. Это у него соединялось с редкой нравственной чистотой. Москва не поверила и его слезам.
Евгений Евтушенко
От издателя. Мне довелось познакомиться с Анатолием еще в 1999 году в Турции и не по долгу издательской службы, а на семейном отдыхе в одном отеле близ Кириша. Анатолий, который всегда выглядел экзотично с ухоженной бородкой и неизменной трубкой во рту особенно в жаркой июньской Турции, сразу привлек наше внимание и мы познакомились с ним и его семьей — супругой Ольгой и девятилетней дочерью Варей... Мы проводили долгие вечера за бокалом вина и приятной беседой о поэзии и музыке, наши дочки весело резвились у бассейна, и каждый делился своими впечатлениями от того, что увидел днем. Две недели промчались незаметно. Получив на прощанье томик стихов с автографом, мы думали, что больше никогда не встретимся, но судьба распорядилась иначе. Уже в 2002 году, начав работу в издательстве, я вновь столкнулась с этим замечательным поэтом, услышав колоритные песни сначала Михаила Коноплева, а чуть позднее Мориса Синельникова... Спустя некоторое время с легкой руки Мориса я узнала о том, что Кобенковы переехали в Москву и осенью 2005 года оказалась у них в гостях, через год после их переезда из Иркутска, а еще через год Анатолия не стало... В жизни каждого человека бывают такие встречи, которые не забываются никогда. Мне никогда не забыть эти удивительные добрые, лучистые, мудрые глаза Анатолия, а сколько любви и священного трепета я успела почувствовать, когда он говорил о семье, друзьях и Поэзии...
<< Назад
|
