Заметки о XXII-ом московском конкурсе авторской песни Что для меня авторская песня Третий, решающий, или Победа разума над сарсапариллой (Заметки о фестивале «Петербургский аккорд-2000») Бей, но выслушай! (Заметки о работе Открытой творческой мастерской при московском Центре авторской песни) Отцы и дети (Традиционные заметки о XXI-ом московском региональном конкурсе авторской песни)

Заметки о XXII-ом московском конкурсе авторской песни

1. Новое и прекрасное

     Есть такой бородатый анекдот о том, как маститый композитор оценивает опус ученика: «Конечно, в вашей музыке есть и новое, и прекрасное, но то, что ново — далеко не прекрасно, а то, что прекрасно — увы, не ново!». Именно эта чеканная формулировка приходит на ум при виде результатов московского конкурса — будь то список московской делегации на «Петербургском аккорде» или имена лауреатов и дипломантов. По крайней мере, в номинации «Авторы». Щербину, Пучко, Калину мы знаем уже сто лет — и не только их самих, но и те песни, с которыми они выступали в этом конкурсе. А на новенького — только Сергей Салов. Да, парень, безусловно, талантливый. Да, в его песнях ворочается, пульсирует и хочет сказаться что-то живое и никем доселе не сказанное. Не удивлюсь, если именно этот автор окажется голосом поколения. В будущем. Пока же его песни — своего рода поэтическая протоплазма, довольно невнятная и косноязычная.
     Похожая картина и в номинации «Автор музыки». Представлявшая ее в Питере Анна Васянина совершила в одной из своих песен маленькое чудо, придав стихам Анатолия Передреева глубину, которую в исходном тексте не видно и под микроскопом. Но если мелодию этой и следующей (на стихи Лермонтова) ее песен напеть без слов, только очень изощренное ухо услышит, что это две разных мелодии. То есть опять-таки — перед нами истинный бард-композитор, точный и смелый интерпретатор любимых стихов. Только ко всем этим существительным надо добавить прилагательное «будущий». Или даже «возможный». Лауреатом же конкурса стал Михаил Новиков — человек с прекрасным голосом и стилем патетической разновидности позднесоветской эстрады, абсолютно не слышащий смысла столь великолепно пропеваемых им стихов.
     В прочих номинациях картина, как минимум, не лучше. Из трех попавших в делегацию исполнителей вопросов не вызывает разве что Ольга Серебряная, у которой сильный и красивый голос сочетается с ясным пониманием того, что она поет. Она и стала лауреатом московского конкурса. Ничего не хочу сказать плохого про двух остальных исполнительниц — Ксению Машкову (победившую на «Петербурсгком аккорде») и Татьяну Никулину, но осмелюсь утверждать, что на этом конкурсе было по крайней мере полдюжины не менее достойных исполнительниц-солисток. И уж вовсе не знаю, чем хорош ансамбль «Пятеро». (Самая памятная деталь их выступления — воспроизведение «гусельного» саундтрека советских мультфильмов 50-х годов.) А тем более — дуэт Станислава Восякова и Александра Гудзенко, чей подход к исполнению можно выразить формулой «драйв пошел — ума не надо»... Между тем, оба коллектива попали в Питер, а в Москве ансамбль стал лауреатом конкурса, а дуэт — дипломантом.
     Но, более объективный выбор жюри не изменил бы общей картины. Вот, скажем, мимо Питера пролетели супруги Дорофеевы (а Люба — так и мимо III-го тура). Обидно. Но, попади они в делегацию, все равно их нельзя было бы считать открытием нынешнего конкурса. (Кстати, они оба тоже вышли во II-ой тур с хорошо обкатанными песнями.) И вышеупомянутые «Пятеро» выглядят бледно на фоне московских ансамблей — участников предыдущего «Петербургского аккорда» (напомним — тогда первопрестольную представляли «Март» и «Редкая птица», забравшие все призы в этой номинации), но ничуть не хуже любого из остальных шести ансамблей, участвовавших в нынешнем конкурсе. Вот разве что на месте Восякова и Гудзенко, на мой личный вкус, куда лучше смотрелись бы великолепные «Сыроешки», с блеском продемонстрировавшие, зачем в авторской песне нужен исполнитель. Но, явной ошибкой выглядит, пожалуй, отсутствие в делегации только двоих: исполнительницы Натальи Быстровой и автора Алины Симоновой.

2. Цветочки и ягодки

     Путь Наташи на конкурсе был довольно извилистым: во II-ой тур она ухитрилась пройти дважды — по рекомендации Дулова и через межвузовский конкурс. В обоих случаях получила полупроходной рейтинг и, наконец, триумфально победила в «буферном» концерте, где 12 обладателей такого рейтинга разыгрывали между собой 6 вакантных мест в III-ем туре: за нее проголосовали все без исключения члены жюри и наибольшее число коллег-конкурентов. И если в этом результате и было что-то удивительное, то разве только сам факт ее попадания в «полупроходные» — неужели сразу не было заметно, что это фаворит?! Чрезвычайно выразительные лицо и пластика, редкая музыкальность и тот непременный для бардовского исполнителя дар, который Петр Старчик назвал «натурализмом сопереживания». Мы постоянно твердим на прослушиваниях, что «исполнитель — это прежде всего репертуар» — так вот, Наташа на трех своих выступлениях спела шесть песен шести разных авторов. И каких! Суханов и Лорес, Вера Матвеева и Якимов, Чикина и Клячкин. И все это было слушать не просто приятно, а именно интересно. Знаменитые сухановские «Строфы» на стихи Шелли («Когда лампа разбита, огонь умирает в пыли...») я знаю больше половины жизни и затвердил как «Отче наш», а тут слушал словно впервые. Как и остальные песни в исполнении Быстровой.
     При упоминании Алины Симоновой можно снисходительно фыркнуть: мол, тоже мне открытие! Лауреат «Второго канала», лауреат основного конкурса Грушинки, да и вообще — кто ж ее не знает! Однако в отличие от прочих начинающих классиков Алина предложила нашему вниманию песни новые. Новые не только в смысле даты написания — это были сочинения совершенно иного уровня и стиля, чем те, что принесли ей известность. Ее «Свинг» и особенно «Маленькая песенка о большом поколении» — работа не перспективного конкурсанта, а мастера. Тот самый случай, когда, слушая песню, думаешь не «Ты гляди, чего умеет!», а «Господи, наконец-то кто-то сумел это сказать!». Жаль только, что Питер этих песен не услышал: Алина не попала ни на «Петаккорд», ни в московские лауреаты. Наташу Быстрову жюри удостоило лишь дипломом.
     Вообще-то мой личный «улов» на данном конкурсе насчитывает не меньше десятка интересных авторов, отмеченных несомненной печатью таланта и никогда до сей поры мною не слышанных. Но кроме Симоновой никого из них невозможно было бы выпустить на лауреатский концерт. Как бы мне хотелось, к примеру, возмутиться эстетической глухотой жюри, сказавшего единодушное «нет» удивительным песням Марии Рязанцевой! Увы — кабы я слышал Машу только на II-ом туре, мой вердикт был бы тем же самым. Невнятно пробормотав тончайшую, держащуюся на еле уловимых оттенках интонации «Там, за морем», г-жа автор дополнила ее невообразимо сюсюкающей «детской» песней — и получила заслуженную оценку. Можно сколько угодно протестовать против того, чтобы автора песни оценивали по впечатлению, произведенному «здесь и сейчас», но никто еще не придумал, как этого избежать.
     Или вот, скажем, автор Таня Воробьева — ну какой из нее сейчас лауреат? Явные провалы рифмы, недотянутая композиция и вообще ей еще много чего не хватает. Но всему этому можно научиться, а вот поэтическому в Идению — нельзя: оно либо есть, либо его нет. У человека, способного написать «Я проснулась от осени...», оно явно есть.
     Другой случай — Ольга Пинигина, зрелый, знающий себе цену автор с собственным миром. Не берусь сказать, чего ей не хватает до лауреатства, но положа руку на сердце — можете представить ее на финальном концерте в Коломенском или на «Петаккорде»? Ну не конкурсный, не хитовый она автор, и все тут! Остается утешаться лишь тем, что сам институт конкурса, как известно, принципиально порочен и чужд духу авторской песни.
     И так — кого ни возьми. Техничный, изысканный и в то же время язычески-первичный Дмитрий Тимашков. Вячеслав Ильин, почему-то не показавший на II-ом туре самую живую и удачную из слышанных мною от него песен — «Колыбельную Голицына» (имеется в виду не легендарный поручик русского шансона, а вполне реальный подмосковный поселок). Елена Чернова — поет плохо, с микрофоном работать не умеет, да и в стихах местами видны стилистические огрехи, но слушая ее «Холм», я оба раза физически ощущал энергию ведьминого камлания: вот сейчас сбегутся лесные звери, и камни пойдут в пляс... Светлана Никифорова — местами жуткие рифмы («веру-дело»), весьма условные исторические декорации, но: «Вы все, болея за веру, // Пришли с крестом, // А мы воюем за вербу, // Что за мостом!» А Татьяна Мосолова с ее поразительной песней-верлибром «Шахматы», не отпускающей внимания слушателя до последней ноты? А изящный, неожиданный, стильный Леонард Ибрагимов? А Шура Суханов — гитара, голос, драйв, имидж, а местами еще и поэзия? Не знаю, что теперь делать с ними со всеми (и со многими другими, кого по формальному признаку не могу отнести к находкам нынешнего конкурса, ибо слышал их раньше), но знаю, что всех их надо слушать и вслушиваться. Увы, конкурс для этого плохо приспособлен: лагерь старателей — не лучшее место для ювелирной мастерской.

3. Не переходя на личности

     Эту часть заметок я собирался начать с чего-то вроде «Ну вот, впервые за новейшую историю московских конкурсов «полные» авторы не имеют ни абсолютного, ни даже относительного численного превосходства над прочими номинациями». Для очистки совести подсчитал число номеров II-го тура в каждой номинации. И не поверил своим глазам: в 6 концертах перед нами выступили 60 авторов слов и музыки, 20 авторов музыки, 25 исполнителей-солистов, 11 дуэтов и 6 ансамблей — всего 122 номера. То есть «полных» авторов во II-ом туре было почти столько же, сколько всех остальных участников, вместе взятых. На самом деле их было еще больше — добрая половина дуэтов включала авторов исполняемых песен. И при этом с каждого концерта II-го тура я выходил «с чувством легкого голода» на новых авторов.
     Похоже, во второй половине 90-х мы сняли сливки «новой волны», и сейчас добираем хвосты — таланты сортом пониже, либо просто недозревшие. Характерная деталь: среди новых песен, прозвучавших на II-ом туре, было немало интересных, глубоких, художественно сильных — но ни одной, которую хотелось бы петь. Добавьте к этому творческое молчание лидеров «новой волны» (выражающееся в их выходы на конкурс с песнями почтенного возраста) — и мы получим картину, поразительно похожую на первую половину 90-х, самое, наверное, непесенное время за всю историю феномена авторской песни. Как-то обидно думать, что все бурное цветение последних 8-9 лет — лишь краткая передышка между двумя мертвыми полосами. «Неужели корабль уже прибыл, не успев даже парус поднять», а «звезда моих Америк взошла и погасла»?
     Явную нехватку звезд первой величины среди «полных» авторов никак не восполняют остальные номинации. На пять участников III-го тура в номинации «Автор музыки» — ни одной запоминающейся мелодии. О дуэтах и ансамблях не хочется и говорить: те, что вышли в III-й тур, вызывают в памяти 1998 год, когда мы уговаривали сами себя: ну давайте выпустим этих ребят, они, конечно, не фонтан, но ведь у нас совсем нет ансамблей... Единственная номинация, где наблюдается отчетливый подъем — это исполнители-солисты. Правда, тут мой личный выбор сильно расходится с мнением жюри: вместо Татьяны Никулиной, Ксении Машковой и Светланы Шелухиной я бы назвал Лидию Белецкую, Наталью Кочеринскую, Ирину Введенскую... Впрочем, и после этого номинация осталась бы чисто женской: исполнителей-мужчин на II-ом туре было крайне мало, а сколько-нибудь достойных — не было вовсе. Преобладание прекрасного пола, хоть и не столь сокрушительное, заметно и в прочих номинациях — я думаю, читатели уже заметили его, когда речь шла об авторах.
     Нынешний конкурс, пожалуй, поставил рекорд по числу участников, выступавших не в той номинации, в которой они снискали известность. Ну ладно, Татьяна Купрашевич в роли исполнителя — это еще более-менее понятно, они с сестрой начинали как исполнительский дуэт и на нынешнем конкурсе продолжили свои поиски в этом направлении. Допустим, что Щербина с Крупчанским заявились как дуэт просто для того, чтобы лишний раз выйти на сцену и спеть лишних две песни. Но, Кира Малыгина в этом году выступала только как автор музыки. А среди исполнителей мы увидели Татьяну Пучко и Марию Кочеткову — которых трудно заподозрить в желании любым путем протиснуться на следующий этап конкурса. Впрочем, больших успехов в чужой номинации никто не достиг (если не считать «дуэтного» лауреатства Адриана и Александра, ставшего следствием полного безрыбья в данной выморочной номинации). Да и сильных художественных впечатлений на этих отхожих промыслах тоже что-то не было видно.
     Раз уж зашла речь об этом, то нельзя не сказать, что на нынешнем конкурсе злоупотребление нашим либерализмом (не ограничивающим число номинаций, в которых может выступить один участник) тоже побило все рекорды. Люди, которых не пустили в двери, лезут через окна, дымоходы и канализацию. Выступление в трех номинациях, еще в прошлом цикле смотревшееся забавным курьезом, стало делом обычным и массовым. Я, правда, не думаю, что нам надо менять правила игры и ограничивать число номинаций: наша система пока справляется с потоком, и нет смысла заставлять незнакомого с нашими вкусами конкурсанта гадать, какая из граней его несравненного таланта впечатлит нас более всего. Но, вот что точно следовало бы сделать — так это настоять на жестком соблюдении действующих правил. В частности, четко и внятно заявить: исполнитель (точнее, все исполнительские номинации, коими мы, вслед за «Аккордом», вынуждены считать дуэты и ансамбли) — это тот, кто поет чужие песни. Автор музыки — это автор музыки на чужие стихи. А если и стихи и музыка свои — милости просим в номинацию «Автор».

4. В части «Разное»

     Осталось сказать еще две принципиальных вещи. Во-первых, придя 5 июня на конкурсный концерт III-го тура, я с удивлением обнаружил в списке выступающих ни много ни мало шесть участников, которых никто не видел на предыдущих этапах  конкурса.  Двое  из  них  —  Юлия  Тактаева  из  Йошкар-Олы  и  Борис  Бляхман  из  Израиля  —  стали  лауреатами, еще двое — Сергей Яшин и супруги Менделевы — дипломантами. Осторожные расспросы показали, что эти люди рекомендованы членами жюри. Прямо на III-й тур.
     Сразу оговорюсь: из всей этой компании неуместно выглядел на III-ем туре, пожалуй, только Сергей Яшин со своими безискусными перепевами классического экспедиционного репертуара. Все, что можно извлечь из его песен, Кукин, Туриянский, Городницкий сказали лет так примерно сорок назад. И при этом не путались в русских идиомах.
     Остальные пришельцы действительно показали очень неплохой уровень. Правда, лично я не дал бы лауреатства никому из них, но Тактаеву и петербурженку Елену Малееву с удовольствием занес в свой личный список. А уж стыдно мне не было ни за кого. Кроме как за организаторов конкурса. Ну сколько можно повторять, что процедура должна соблюдаться, что по ходу игры правила не изменяются, что на III-й тур нельзя приводить участников «сбоку»?! Существуй у нас какая-нибудь апелляционная инстанция — честное слово, не поленился бы подать туда официальный протест с требованием аннулировать результаты! Но инстанции нет, так что приходится ограничиваться злобствованием в печати.
     И второе. Мне уже неоднократно доводилось писать о том, что в творческом конкурсе — даже если на время забыть о противоестественности самой идеи такого мероприятия — нет ничего хуже многолюдного «сбалансированного» жюри, состоящего из людей с разными художественными взглядами. При этом я по наивности своей полагал, что такое жюри дает фору «усредненным» конкурсантам: побеждает не тот, кто произвел самое сильное впечатление, а тот, кто меньше всего раздражает (как правило, это значит — тот, кто точнее всего соответствует принятому канону).
     Нынешний конкурс показал, что я грубо ошибался. Если бы это было так, в решениях жюри была бы пусть порочная, но вполне определенная и понятная логика. Увы — в результатах конкурса этого года я не могу усмотреть вообще никакого единого принципа. Я уже говорил выше и о непонятном триумфе Салова или дуэта Восяков-Гудзенко, и о незаслуженно низкой оценке «Сыроешек» или Быстровой. При взгляде же на полный список конкурсантов, ранжированный по их рейтингам, глаза просто лезут на лоб. Ну за какие такие великие таланты вполне посредственное трио «Лето» встало выше Пучко, Щербины, Симоновой, Хоревой, Калины?! Ладно, это я сравниваю ансамбль с авторами, и вообще — этот арифметический выброс исправило само жюри. Но, вот пример в рамках одной номинации: рейтинг поразительной Наташи Быстровой (заметим — замеренный дважды) в точности совпал с рейтингом исполнителя Михаила Ходанова. Последний являет собой химически чистый случай «театра акустических двойников»: единственное его достоинство — магнитофонно-строгое воспроизведение голоса, интонаций, исполнительских приемов и прочих особенностей Владимира Высоцкого. Других авторов Ходанов почти не поет, и правильно делает: в показанной на конкурсе песне Галича он не понял ни смысла песни, ни духа и колорита эпохи. И что же можно сказать о жюри, неспособном сделать выбор между такими двумя исполнителями?!
     Если уж начал — надо договаривать. Такие результаты вытекают не только (и не столько) из «сбалансированности» жюри, сколько из самого метода рейтингов. Любая формально-количественная процедура, будучи применена к художественным творениям, неизбежно будет давать такие казусы, поскольку искусство в принципе не подлежит количественной оценке. Но, II-ой тур — это шесть концертов с интервалом в неделю между соседними. Даже если бы ни один из членов жюри не пропустил ни одного концерта, прямому сравнению только что прозвучавших вещей с впечатлениями полуторамесячной давности все равно была бы грош цена. И у меня нет рецепта, каким образом получать сопоставимые оценки всех участников, если не прибегать к формализации мнений. Единственная идея на сей счет вот уже который год пребывает в форме голого лозунга, не делая никаких шагов к конкретной технологии: АВТОРСКОЙ ПЕСНЕ — АВТОРСКОЕ ЖЮРЕНИЕ!
     Этим провокационным лозунгом я и закончу свои затянувшиеся заметки с московского конкурса-2004.

Официальные результаты XXII-го московского конкурса авторской песни

     Лауреаты: в номинации «Авторы слов и музыки» — Татьяна Пучко, Александр Щербина, Борис Бляхман, Юлия Тактаева; в номинации «Авторы песен на чужие стихи» — Михаил Новиков; в номинации «Исполнитель-солист» — Ольга Серебряная; в номинации «Дуэт» — Александр Щербина и Адриан Крупчанский; в номинации «Ансамбль» — квартет «Пятеро», трио в составе: Светлана Менделева, Александр Менделев, Вит Гуткин.
     Дипломанты: в номинации «Авторы слов и музыки» — Никита Дорофеев, Сергей Яшин, Светлана и Александр Менделевы, Ольга Кузнецова, Евгения Калина, Мария Кочеткова; в номинации «Авторы песен на чужие стихи» — Александр Славин; в номинации «Исполнитель-солист» — Татьяна Никулина, Наталья Быстрова; в номинации «Дуэт» — Татьяна и Ольга Александровы, Станислав Восяков и Александр Гудзенко; в номинации «Ансамбль» дипломы не присуждались.
     Именные дипломы от отдельных членов жюри получили: исполнитель Светлана Шелухина — от Игоря Каримова, автор Сергей  Яшин  —  от  Сергея  Матвеенко,  автор  музыки  Кира  Малыгина  —  от  Александра  Дулова,  автор  музыки  Лидия Чинарева — от Галины Хомчик и Юрия Лореса.

Что для меня авторская песня

     Два слова о том, как возник этот текст. Примерно полгода назад в эхоконференции FIDO SU.KSP один из участников предложил остальным ответить на вопрос «Что для меня авторская песня?». Я попробовал ответить — и неожиданно понял, что это требует куда больше времени, места и мысленных усилий, чем предполагалось виртуальной анкеткой. В конце концов у меня получилось вот что.
     Что для меня авторская песня?
     Не знаю даже, как и отвечать. Так много всего надо сказать, так много возможных пониманий заданного вопроса. Хорошо, начнем, пожалуй, вот так.
     Все  произведения  искусства  —  всех  жанров,  направлений,  времен  и  народов  —  я  для  себя  делю  на  три категории. Первая — это те, которые вызывают у меня реакцию типа «Какого хрена я на это трачу невозвратные часы своей единственной жизни?!». По сути это означает, что «произведения искусства» здесь нет или, по крайней мере, что я его в качестве такового не воспринял.
     Вторая — это когда думаешь «Ух ты, гляди-ка, чего он умеет!». Что именно — неважно: виртуозная рифма или скрипичный пассаж; неожиданная и в то же время логичная развязка детектива; 11 тарелочек, сто раз подброшенные и пойманные за спиной; точно выстроенные и чисто снятые спецэффекты в фильме; новый и остроумный гэг в «Маски-шоу»... Это, безусловно, искусство, его восприятие доставляет удовольствие, а его творцы заслуживают всяческого одобрения. Здесь есть градации и уровни: к своему знакомому, который в свободное от основной работы время «почти профессионально» поет романсы или показывает карточные фокусы, вы относитесь с уважением, а когда тот же класс мастерства демонстрирует увешанный званиями артист, вы считаете, что вас надули. С другой стороны, человек, однажды нечто такое сумевший, может потом воспроизводить достигнутое, совершенствоваться и даже в какой-то мере передавать свое умение ученикам.
     А третья категория — это когда смотришь (читаешь, слушаешь) — и у тебя в горле комок, в глазах слезы, а в голове «Ну да, конечно, именно так, и я всегда это знал, только выразить так точно не мог!». Видимо, именно такой эффект имела в виду многомудрая Валентина Федоровна Чеснокова, говоря о прикосновении к ценности — не утверждении, не напоминании, но именно прикосновении, восстанавливающем непосредственный контакт души с чем-то абсолютно прекрасным, добрым и справедливым... Впрочем, ей об этом рассуждать сподручнее — она верует.
     Третья категория — это не высший класс мастерства, а всегда находка и откровение: даже великий мастер, принимаясь за дело, никогда не может рассчитывать на такой результат, а с другой стороны, он иногда (к раздражению всех и всяческих Сальери) действительно снисходит на неискушенного и не слишком техничного дилетанта. (Правда, кажется, что на мастера он снисходит все-таки гораздо чаще — потому что мастер умеет слушать самого себя, а услышав — не упустить и воплотить на хорошем техническом уровне.) Здесь уже нет никакой градации: Ишка Мятлев остался в русской поэзии единственной, потерявшей авторство строчкой «Как хороши, как свежи были розы...», но в ней равен Пушкину; Борис Моргунов, не сыгравший ничего заметного, кроме Бывалого, навсегда останется рядом с великими Юрием Никулиным и Георгием Вициным.
     Нагляднее всего разницу между второй и третьей категорией демонстрирует судьба Александра Галича. К 1962 году это сложившийся, благополучный, далеко не бесталанный (его детские стихи отметил «сам» Багрицкий), в высшей степени профессиональный литератор — драматург, киносценарист, немного поэт-песенник. И вдруг поверх всего этого прорывается струя совсем других стихов и песен — не менее мастерски сделанных (хотя иные из них кажутся простодушными и даже стилистически корявыми), но жгущих огнем и гремящих пророческими громами. Многие его знакомые поначалу, даже слыша с пленки характерный голос, отказывались верить, что это тот самый Галич — знаток и любитель изысканных костюмов, хороших ресторанов и красивых женщин: откуда, мол, ему слова-то такие знать?
     К чему я все это? К тому, чтобы с самого начала разобраться с понятием «самодеятельности» и тянущимся за ним шлейфом сентенций типа «На самом деле это не искусство, а...». Конечно, я получаю удовольствие и от ни на что не претендующих шуточных или абсурдных песенок, предназначенных исключительно для сплочения компании, поднятия и «синхронизации» настроения ее членов. Конечно, в моей жизни песня не раз выступала средством общения, паролем для опознания «своих», источником изысканных формулировок (хотя бы для эпиграфов)... Но главное, чем она для меня всегда была — это искусством. Художеством. В самом высоком и первоначальном смысле этих слов.
     Разумеется, я не хочу сказать, что все, принадлежащее к направлению АП — настоящее искусство, да еще и «третьей категории». Но у нее есть одно существенное отличие от прочих жанров — в ней нет ни индустрии тиражирования (как у книг, фильмов, коммерческой аудиопродукции), ни даже авторитетных институтов (музеев, галерей, консерваторий, художественных советов и аукционов «Сотби»), устанавливающих, кто — классик, кто — «подает надежды», а кто — просто так пописать вышел. И до таких рядовых слушателей, как я, доходили только те песни, ради которых кто-то не поленился что-то сделать — разучить и петь в компании или хотя бы переписать на магнитофон. Среди этой подборки частота вещей «третьей категории» была необычайно велика — ни в каком журнале, альманахе, сборном концерте и т.д. я не встречал такой их концентрации, — а категории первой практически не было вовсе.
     Лирическое отступление. Летом 1977 года, когда наша студенческая группа проходила практику в Пущине-на-Оке, один из моих однокашников привез с собой пленку Суханова. Я был поражен — мне открыли блистательного, изумительного автора, о котором я ничего не знал. В сентябре, вернувшись в Москву (после Пущина была еще двухмесячная экспедиция), я кинулся разыскивать его записи — и вскоре с удивлением обнаружил, что неизвестный мне составитель кустарного «альбома» с безошибочным вкусом выбрал из творчества Суханова практически все интересное... Сказанное требует пояснений. В наше время авторская песня обросла фестивалями, худсоветами и студиями звукозаписи, в ней все чаще можно услышать слова «раскрутка», «промоушн»... Однако внимательный взгляд показывает, что все эти солидно выглядящие структуры суть лишь декорация, а реальная сила произносимых ими заклинаний равна нулю. Можно собрать полную коллекцию лауреатских дипломов самых известных фестивалей, можно — если есть деньги — выпускать в месяц по сидюку, можно даже выморщить из всех еще живых классиков по хвалебному отзыву — а жить и петься все равно будет только то, что побуждает слушателей к собственной активности. Или, как сказал не помню кто, «можно специально сочинить лауреатскую песню, нельзя — любимую». В нашем странном, недоразвитом, не признаваемом жанре между сочинителем и слушателем по-прежнему нет никого  —  ни  продюсера,  ни  редактора,  ни  интерпретации  критиков  (в  микроскопическое  число  которых  вроде  бы вхожу и я сам — но мое мнение имеет тот же статус, что и мнение любого другого слушателя и не встает между автором и аудиторией), ни программной политики, ни «требований современности». Прятаться не за кого. Любой разговор о сущности авторской песни рано или поздно выруливает на проблему «границ жанра». Эмпирически установлено:
     а) определить, принадлежит ли та или иная песня к числу «наших» — для любого человека задача неизмеримо более легкая, чем объяснить, по каким критериям он сделал этот выбор, а тем более сформулировать какой-то общий принцип или правило решения подобных задач;
     б) разговор о «границах жанра», однажды начавшись, никогда не заканчивается по внутренним причинам (исчерпанность темы, достижение консенсуса), но только по внешним (просят освободить помещение, надо успеть на пересадку в метро, кто-то из участников уже уснул и т.п.);
     и при этом
     в) раз и навсегда плюнуть на эту тему, наложить на нее табу как на источник априорно неконструктивного флейма и не обсуждать ее вовсе почему-то тоже не получается.
     С учетом этих закономерностей я, никоим образом не претендуя на истину в последней инстанции, сформулирую собственный взгляд на затронутые предметы в виде тезисов, а их аргументацию приберегу для особо интересующихся. Итак...
     1. Авторская песня — это поющаяся поэзия, ее основа — слово. Ее текст может быть творением гения или продуктом вполне скромного таланта, но если в нем поэзии нет вообще — песни (по крайней мере — песни, принадлежащей к этому жанру) не будет. При любом уровне музыки и исполнительского мастерства. А с другой стороны — вот потому-то так условна и малосущественна грань между поющимся и непоющимся стихом. Александр Городницкий или Лена Казанцева не только на концерте, но и в специально записанном альбоме могут перемежать песни стихами — и никому это не кажется странным.
     2. Музыкальная (равно как и исполнительская) составляющая песни хороша только тогда, когда она работает на стих. Опять-таки: музыка в АП может быть простенькой или изощренной, может обладать сильной, способной к самостоятельному существованию мелодией — или не обладать мелодией вовсе, сводиться к более-менее ритмичному произнесению стиха. Но ее задача всегда одна — служить стиху. И потому, кстати, не существует никакой особой «бардовской» музыкальной стилистики, никаких специфически «бардовских» аккордов, мелодий, аранжировок и т.д. Есть более традиционные — и более экзотичные, более популярные — и более редкие, но в принципе в дело годится все. Или, как прекрасно сказал знаток и исследователь авторской песни Владимир Альтшуллер, «авторская песня устроила смотр всем стилям и направлениям мировой музыки и выбирает из них все, что сочтет нужным». А его «почти однофамилец» — тульский автор и деятель КСП Леонид Альтшулер — предложил чеканную формулу, охватывающую весь известный мне «массив данных»:
     «Авторская песня — это музыкальное интонирование русской поэтической речи». Отсюда ясно, что проблемы типа «Сам сочинил и слова, и музыку, или поет чужое?», «Использует только гитару или таскает с собой целый ансамбль аккомпаниаторов?» и прочий курумник традиционных камней преткновения меня не слишком волнует. (Оговорюсь: это в общем случае — когда речь идет о конкретном человеке с конкретной песней, я вполне могу поинтересоваться, зачем ему в ней понадобился весь этот джаз.) Единственное, о чем я считаю необходимым сказать прямым текстом: да, я понимаю, что из сказанного мной следует, что любой трижды профессиональный композитор, ставящий свою музыку на службу стиху, пишет тем самым авторские песни. А любой исполнитель, поющий их адекватным образом, есть исполнитель авторских песен — даже если он носит оскорбительный титул «заслуженный деятель эстрады». Поэтому одним из лучших (если не вообще лучшим) исполнителем АП среди всех мною слышанных я считаю великую певицу современности Елену Антоновну Камбурову. А среди классиков «композиторской» ветви АП числю не только Исаака Шварца и Владимира Дашкевича, но и, скажем, Андрея Петрова, который ни с какими великими бардами не соавторствовал, писал много вполне «бессловесной» музыки и даже (страшно сказать!) много лет возглавлял Ленинградскую областную организацию Союза композиторов СССР. Но когда брался за песни — сочинял их как бард, владеющий техникой профессионального композитора.
     Феномен авторской песни веселит мое сердце и некоторыми другими своими особенностями. Прежде всего тем, что само его существование опровергает убогую дихотомию «искусство элитарное — искусство массовое». И тем, что доказывает: люди, предоставленные сами себе (ну пусть не все, но очень многие), ищут прекрасное и способны его ощущать. (АП — один из мостов для таких людей; мостов, соединяющих дружеский треп, непритязательную шутку, мимолетное настроение — с подлинной поэзией.) И тем, что — как нам не устают напоминать в самых заупокойных статьях и интервью — в приснопамятные времена она была глотком свободы, отдушиной во время замора. Но в конечном счете это все — внешнее, необязательное. А главное — то, о чем я сказал выше.
     Остался один полагающийся по этикету вопрос: когда я познакомился с авторской песней? Честным ответом на него было бы «всегда». Когда ныне я пытаюсь припомнить свое «первое знакомство» с АП, мне кажется, что она присутствовала в моем мире во все времена. Когда отец пел мне в качестве колыбельных «Бумажного солдата» и «Синий троллейбус» — и я впервые  услышал  странное  имя  Окуджава.  Когда  мама  напевала  за  домашней  работой  «Я  бы  сказал  тебе  много хорошего...» — понятия не имея ни о каком Валентине Вихореве и даже о том, что у этой песни вообще есть какой-то конкретный автор. Когда за праздничным столом компания родственников и друзей моих родителей с азартом выводила «Капитан, обветренный как скалы...». Когда в электричке, везшей меня, пятилетнего, с дачи, веселая компания «больших ребят» вдруг запела песню — две первых строчки ушли на то, чтобы я включился, а все остальное я запомнил с одного раза:

...Бей баклуши, Бей баклуши, А уроков не учи! Зря, ребята, мы страдали, Зря болела голова: Трижды три ли, Дважды два ли — Все равно в итоге два! Я учебники закрою, Позабуду на столе — Мне с пустою головою Легче прыгать по земле!

     К тому времени, как я узнал имя автора этой песни и недостающие две строчки, я стал втрое старше. И уж, конечно, тогда мне не приходило в голову, что это веселое хулиганство имеет что-то общее с неоднократно оплаканным мною бесстрашным бумажным солдатиком, с красноармейцем, чьи мертвые губы не смогли договорить последнего слога в названии испанской волости, с тем однажды промелькнувшим в телевизоре странным дядькой, который пел ни на что не похожие песни с бесконечно длинными названиями — о танке, не сумевшем переехать куклу; о Гошке, у которого «череп пробит, парашют пробит»... Но странное дело — все эти случайные разовые встречи я отлично помню. А спроси меня, что тогда чаще всего звучало по радио и с экрана — буду долго рыться в песенниках, сличать даты издания и мучительно припоминать: могло это тогда звучать или нет. Притом что радио в нашем доме в те годы не выключалось. «Всегда» будет самым честным ответом еще и потому, что знакомство с авторской песней продолжается. Каждый год позволяет мне «в седьмой сундук, сундук еще неполный, горсть золота накопленного всыпать» — добавить к моей мысленной антологии порцию новых великолепных песен, как неизвестных мне ранее авторов, так и давно любимых (а иной раз — нечаянный подарок от автора, которого я никак не числил среди любимых). Я слушаю АП почти сорок лет — и, вероятно, мог бы слушать ее целую вечность.

Третий, решающий, или Победа разума над сарсапариллой
(Заметки о фестивале «Петербургский аккорд-2000»)

     Как и все наши крупнейшие фестивали, «Петербургский аккорд» принято ругать. Тем более — мне с моей репутацией информационного киллера. Я не собираюсь отступать от этой доброй традиции и ниже скажу пару теплых слов о некоторых подробностях «Аккорда». Но на сей раз обстоятельства таковы, что для того чтобы быть объективным, надо начинать с побед и успехов.

Невский Рубикон

     Самая большая победа фестиваля «Петербургский аккорд-2000» — это то, что он состоялся. Обычно фразы такого типа означают, что более существенных предметов для гордости нет. Но в данном случае она максимально точно описывает ситуацию.
     Напомним, что фестиваль возник лет пять назад только потому, что старого востоковца Юрия Кравцова занесло в председатели городского Законодательного собрания. Беззастенчиво пользуясь своим служебным положением, он смог и учредить фестиваль, и профинансировать его из средств ЗС. Прошлой осенью Кравцов лишился депутатского мандата, а у новых депутатов нашлись более важные статьи расхода, чем какие-то там песенки — не говоря уж о том, что предыдущий «Аккорд» проходил еще в докризисной России. (На мой вопрос, чьим же мероприятием следует считать «Петербургский аккорд» теперь, г-н Кравцов ответил прямо: «Фактически это фестиваль оргкомитета фестиваля».) Вдобавок, «Аккорд» должен был проходить сразу после двух больших и скандальных эпопей — чемпионата мира по хоккею и губернаторских выборов — и тем самым оказывался в их информационной тени. Для довершения картины наши братья по разуму в Земле Обетованной ухитрились назначить на те же числа очередную Дуговку, что грозило острым дефицитом громких имен в Питере.
     Тем не менее фестиваль состоялся, и его организационно-финансовые возможности были по крайней мере не меньшими, чем два года назад (мне они даже показались чуть большими, но, возможно, просто люди лучше работали за те же деньги). И спонсоры нашлись, и корифеи приехали, и пресса откликнулась. Что же до задачи сделать фестиваль событием не только для нашей тусовки, но и для города, то тут речь идет не о сохранении достигнутого, а о значительном продвижении вперед. Хотя до идеала еще далеко, прогресс по сравнению с прошлыми «Аккордами» просто бросается в глаза: на основных концертах фестиваля (открытии и заключительном) около половины зала составляла «внешняя», не клубно-тусовочная публика (притом, что залы были большие и заполненные почти под завязку). Что, правда, создавало свои проблемы, но овчинка явно стоила выделки.
     Все это означает, что Рубикон перейден. Личная блажь одного человека стала культурной традицией города и жанра. Если бы Кравцов за время своего спикерства вообще больше ничего не сделал — все равно можно было бы считать, что он прожил эти годы не напрасно. За что лично я его от всей души благодарю и столь же горячо поздравляю.
     Другая отрадная вещь — на этом фестивале подтвердился мой осторожный вывод о том, что организационная сторона «Петербургского аккорда», кажется, эволюционирует в направлении разума. Прежде всего я имею в виду творческие мастерские — вместо одной партизански организованной Партологами мастерской Ланцберга мы имели на этом фестивале аж четыре: Ланцберга, Лореса, Мирзаяна и Дулова. Причем три первых работали два дня, во все четыре стояла толпа желающих, и, кажется, ни одна так и не исчерпала весь список желающих «помастериться». Можно считать, что как возможность, так и нужность этой формы работы была ясно доказана в остром эксперименте на статистически достоверном материале. Это — самая важная победа на «организационном фронте», но к ней можно прибавить и окончательно легализованный «маневр номинациями» при распределении наград (лауреатов должно быть не больше 5, а в каких номинациях — это уж как фишка ляжет). Пало и требование равной представленности номинаций на II-ом туре — туда прошли 8 авторов и только 3 композитора. Ума не приложу — что же теперь не позволяет дать то же самое право регионам: дескать, есть у вас квота номеров — не более 5, и общая количественная квота — 10 человек, а как вы их по номинациям распределите — ваше дело. Впрочем, о твердынях, устоявших перед натиском разума, мы поговорим чуть позже.
     А пока — о том, без чего никакие оргпобеды не имели бы смысла. О победителях фестиваля.

О ранжировке

     В начале года я имел дерзость заявить, что знаю, кто возьмет Гран-при на этом фестивале. И был заслуженно наказан за нахальство — нынешний «Аккорд» стал первым, на котором приз зрительских симпатий разошелся с лауреатством: зрители отдали свои симпатии курскому ансамблю «Бедные родственники» (при всем моем хорошем к нему отношении я никак не могу отделаться от мысли, что его победу предопределило то, что он выступал последним в длиннейшем конкурсном концерте II-го тура, и уцелевшие к этому времени слушатели думали только о том, когда же это кончится), а жюри сочло его достойным лишь звания дипломанта (впрочем, в этой номинации лауреатов не было вообще). В результате Гран-при не достался никому.
     Тем не менее Вера и Нина Вотинцевы, которых я имел в виду в своем неудачном пророчестве, конечно же, получили свое лауреатство. Я не хочу сказать, что по-другому и быть не могло (у нас все бывает), но иное решение говорило бы что-то уже не о Вотинцевых, а о фестивале. Уральские близнецы не просто хороши — они хороши со всех точек зрения, удовлетворяют любому пониманию нашей песни, что и подтверждается их победами во всех без исключения представительных конкурсах, в которых они участвовали: на Грушинском (как в основном конкурсе, так и на «Втором канале»), во всероссийском заочном конкурсе, проводившемся «Московскими окнами», и вот сейчас — на «Петербургском аккорде». Давненько в нашей песне не появлялось столь гармоничных талантов.
     Так что победа Вотинцевых свидетельствует всего лишь о нормальной работе жюри. А вот то, что оно рискнуло поставить рядом с этими вполне сложившимися мастерами совсем юную (и годами, и сочинительским стажем) Ксению Полтеву, — это уже настоящая заслуга. Расслышать по паре песен (да еще и в антисанитарных условиях конкурсного концерта) глубину и скрытую силу ее стиха — это нужно было суметь. Даже с учетом редкого и красивого голоса и выигрышной внешности новоиспеченного лауреата. Мне уже случалось дважды поздравлять жюри «Аккорда» с неожиданными и точными решениями (за Наташу Муратову и Дашу Марченко) — с удовольствием делаю это в третий раз.
     Прежде я позволял себе пренебрегать дипломантами, но в этот раз придется обязательно сказать пару слов хотя бы о дипломантах-авторах. Если лавры Полтевой хотя бы отчасти следует считать авансом, знаком возлагаемых на нее больших надежд, то диплом, присужденный Николаю Старченкову и Леониду Маракову, представляется скорее официальным признанием общеизвестного, наградой «по совокупности заслуг» — вроде «Оскара», полученного в этом году Анджеем Вайдой. В самом деле — чего это столь заслуженные и знаменитые авторы до сих пор ходят ненагражденными?
     Между тем, стоило попристальнее вслушаться в их песни (на I туре — в небольшом помещении, без сцены, без микрофонов, без простодушно-восторженной публики и т.д.) — и сразу полезли наружу довольно-таки грубоватые швы. Особенно впечатлил их хит и визитная карточка — «А Родина — другое!». Поскольку вся песенка вертится на единственной мысли, полностью выраженной в первых же восьми строчках и не имеющей в дальнейшем никакого развития (насколько она глубока и справедлива — вопрос отдельный, имеющий лишь косвенное отношение к авторской песне и совсем никакого — к «Петербургскому аккорду»), скучающий умственный взор поневоле начинает обращать внимание на детали:
     «Она меня собой гнетет // Бессонными ночами...» (днем, выходит, ничего?)
     «Она кривит свою губу...» (а чью же еще?)
     «Она не лезет мне в друзья...» (вот ведь какая нехорошая!)
     «...а я — ей на подмогу...» (лезть на подмогу? М-да...)
     И т.д., и т.п.
     Но странное дело — стоило дуэту выйти на настоящую сцену в большом зале (на II туре и потом на заключительном концерте) с той же самой попевкой, как вся ее интеллектуальная скудость и стилистическая корявость скрылись в волнах обаяния и драйва певцов и благодарного отклика публики. Перед нами действительно были мастера, они заражали и увлекали, и я понял жюри, не посмевшее отказать им в награде. И как относиться к таким вещам, я не знаю.
     Тем более не вызвал у меня вопросов диплом, доставшийся Ольге Макеевой, которую я постоянно ругаю (и за шероховатости в песнях, и за безапелляционность в оценках) и которой год от года все сильнее восхищаюсь. Провалившаяся (причем исключительно по собственной вине) на предыдущем «Аккорде», Оля взяла блистательный реванш на нынешнем. На I туре ей достались аплодисменты коллег-конкурентов, а на другой день я своими глазами видел, как Ксюша Полтева, узнав частным порядком о своем лауреатстве и подпрыгнув от радости, вдруг зависла в воздухе и спросила: «А Макеева?». Но чем ссылаться на чужие реакции, лучше сказать о своих впечатлениях. «Родину-мать» я впервые услышал полгода назад, вскоре раздобыл запись — но и до сих пор не могу избавиться от комка в горле, когда слышу олиным голосом: «Никуда мне не деться от этой дурацкой любви — только пить, только петь, только жадно глядеть на дорогу...». Что же до «Песенки про короля», то я, в гробу видавший все нынешние потуги на политическую сатиру вообще и интеллигентскую страшилку о «наступающей диктатуре» — в особенности, не смог найти в этом памфлете не то что фальши, а хотя бы повода для возражений. Был бы я побогаче — присудил бы от себя Макеевой разовый специальный приз «За возрождение политического протеста в авторской песне».
     Таким образом, на этом фестивале номинация «Авторы» явочным порядком заняла подобающее ей место, стяжав (причем совершенно заслуженно) двойной комплект наград и основное внимание заинтересованных лиц. Зато вот уже второй «Аккорд» подряд в полном загоне оказалась номинация «Авторы музыки». И если два года назад решение не давать в ней лауреатства выглядело более чем сомнительно, то на сей раз, когда никому из ее представителей не досталось даже диплома, я и рад бы возразить, да нечего. Те три композитора, которые дотянули до второго тура, были, может, и неплохи, но ради них лишать награды кого-то из вышеупомянутых лиц было бы смешно и несправедливо. В то же время, два провала подряд заставляют задуматься — нет ли тут какого-то системного порока? Действительно ли дело в случайной флуктуации прихода талантов — или все-таки в системе отбора? В том, например, что мы никак не уясним для себя, что же именно мы хотели бы поощрять: чисто музыкальные, композиторские достижения — или получившиеся песни вне зависимости от того, насколько богаты и оригинальны примененные в них музыкальные средства? Насколько мне известно, разные жюри и их отдельные члены решают этот вопрос весьма по-разному — а в результате через их многоступенчатый фильтр до «Петербургского аккорда» не доходят ни те, ни другие.
     В номинации «Исполнители-солисты» дипломов тоже не давали, зато лауреатов сразу двое: Екатерина Румянцева и Татьяна Сас. Обе — участницы блистательного квартета «С перцем», обладателя Гран-при на предыдущем «Аккорде» (сейчас Катя рассталась со своими партнершами, да и вообще группа практически не выступает, но на открытии фестиваля они  пели  все  вместе).  Такое  решение  могло  бы  показаться  странным  и  даже  скандальным  —  тому,  кто  не  слушал концерта II тура. На котором действительно не было исполнителей, способных вмешаться в спор между двумя spice girls.
     Номинацию «Дуэты» я по-прежнему считаю искусственной, выдуманной авторами положения о «Петербургском аккорде», но на сей раз я готов был примириться с ней, коль скоро ее существование позволило дать лавры славному театрику комической песни — Ирине Абушаевой и Марине Томиловой. На сей раз томичанкам удалось невозможное: взяв кукинскую «И сама не понимаю, почему» (сочиненную автором, как известно, в качестве упражнения в пошлости), они перестановкой куплетов и обычными исполнительскими средствами превратили ее в милую лирико-комическую миниатюру.
     Я уже говорил, что в номинации «Ансамбли» лауреатов не было, но «Бедные родственники» прибавили к своему диплому приз зрительских симпатий. В моей бумажке значилось другое имя, но я не возражал бы и против того, чтобы «БР» получили лавры — из ансамблей, певших на II туре (кроме, конечно, московского квинтета, но о нем я подробно говорил в предыдущем опусе, да и на питерской сцене он смотрелся довольно слабо), этот показался мне самым интересным. Если честно — то единственным по-настоящему интересным.
     Остается сказать еще о двух — наиболее, на мой взгляд, сомнительных — дипломантах: дуэте Ольга Ривина — Наталья Полевода (Тверь) и ансамбле «Еще» (Санкт-Петербург). Тверичанки не вызвали у меня особого восторга, но и особого раздражения тоже. Что-то получше, что-то похуже, «Дворец Трезини» немножко пережали, а Качанову спели, как надо — в общем, бог бы с ними, бывали на «Аккорде» и более странные победители. А вот «Еще» показался мне достойным представителем захлестнувшей «Аккорд» волны самодеятельных ВИА. Объявляя «Еще» на заключительном концерте, Дмитрий Бикчентаев — автор музыки «Целовального ветра», спетого новоиспеченными дипломантами, — ядовито поблагодарил их за то, что они «вложили столько труда в то, что обычно пелось так просто!». Добавим от себя: в результате вложенных усилий в песне стало совсем не разобрать слов — ну да кто же их не знает! Вот уж без этого победителя вполне можно было легко обойтись. Впрочем, если сравнить представленность подобных ансамбликов на II туре и среди призеров, то Большое жюри нужно само награждать — за стойкое сопротивление многократно превосходящим силам противника.

Мимо кассы

     Решения жюри можно считать почти безупречными, если смотреть на тех, кто получил награды — и довольно странными, если смотреть на тех, кто их не получил. В первую очередь я, конечно, имею в виду Александра Левина, вновь оставшегося за кругом призеров. Если рассматривать все эти лауреатства и дипломы как некую «табель о рангах», то понять ситуацию с Левиным невозможно. Но я уже писал, что корректного решения эта задача не имеет в принципе, а объективно Левин нуждается в фестивальных лаврах меньше, чем кто-либо другой из реальных претендентов на них. (Правда, на сей раз пренебрежение мэтров пробило броню его невозмутимости — он был явно расстроен неудачей и с горечью говорил, что этот фестиваль авторской песни может свободно обойтись без авторов.) Я думаю, лучшим комментарием к произошедшему мог бы быть ответ Окуджавы на предложение подготовить документы на представление к Ордену Дружбы народов: «Зачем это? Я и так человек известный».
     К сожалению, этот ответ неприложим к харьковчанке Марине Дрегановой — моему (и не только моему), пожалуй, главному открытию на «ПА-2000». Хотя и тут жюри (в данном случае — I тура, ибо дальше она не прошла) упрекнуть особо не в чем. Конечно, можно было бы выпустить ее во II тур, скажем, вместо дуэта Никиты Дорофеева и Алексея Беспалова (от отсутствия которых конкурсный концерт только выиграл бы) — а дальше-то что? Все равно на чемпионате по авторской песне шансов у нее никаких: статична, инструментом не владеет вовсе — поет а капелла (привет Бакулину!), внешность неэффектная... Правда,  председатель  Большого  жюри,  послушав  ее  все-таки  вне  конкурса,  сказал  то  же  самое,  что  и  я,  и  Ланцберг: Марина — настоящий, без каких-либо скидок русский поэт. Может, и прочие члены жюри, и вообще слушатели конкурсного концерта тоже пришли бы к такому выводу, да только где бы они ее слышали? Вот это и есть самое печальное — не то, что она не получила лавров (будь я на ее месте, каких бы мне еще нужно было наград — после такой-то оценки из уст Городницкого и Ланцберга?!), а то, что она уехала почти никем не услышанная.
     Мне остается только догадываться, сколько таких достойных внимания людей было отсеяно на I туре в других номинациях (сам я сидел на «полных» авторах, как я это делаю на каждом таком фестивале — но впервые всерьез пожалел, что не могу быть в пяти местах одновременно!). Мои собеседники на фестивале называли немало имен, но при всем к ним уважении я положил себе за правило: давать оценки только тому, что слышал сам. Но, по крайней мере один такой случай я знаю точно: «коллегия по ансамблям», выпустив на II тур 8 из, кажется, 11 прослушанных групп, завернули «Светлицу» — ансамбль, на мой взгляд, куда более интересный, чем ставшее призером «Еще», не говоря уж о многих прочих. И сделали это не по злому умыслу или некомпетентности (куда уж компетентнее — Андрей Козловский, Евгений Матвеев, Эдуард Ивков!), а по интеллигентской мягкотелости: им вообще не хотелось никого «резать», и они спрятались за пункт положения о фестивале, требовавший обязательного исполнения «песни петербургского автора» (о котором я еще скажу подробнее). У кого такой песни не нашлось — тех и отсекли. И тоже не придерешься — всех ведь предупреждали.
     Точно так же невозможно оспорить невыход во II тур Дмитрия Долгова — действительно, то, что он показал на I туре, мягко говоря, не впечатляло. (А то, что обе лауреатки-исполнительницы стали таковыми с его песнями, к делу, как говорится, не подошьешь.) И можно только пожалеть о том, что интересные люди, числившиеся в списках делегаций и даже реально присутствовавшие на фестивале (Александр Бебех, Алексей Бардин) почему-то не участвовали ни в конкурсных, ни во внеконкурсных мероприятиях.
     Впрочем, на этом пути предела нет — дальше надо будет жалеть о тех, кто не прошел конкурса в регионах, не участвовал в нем вовсе и т.д. Ставим точку.

«Еще» много-много раз

     Для себя я отметил еще несколько человек, которых, может, и не обязательно было пропускать во II тур, но которых я хотел бы послушать повнимательнее: Алексей Недвига (Запорожье), Игорь Иванов (Томск), Игорь Иванченко (Усть-Каменогорск)... Говорить о них сейчас смысла нет.
     А вот о чем, пожалуй, имеет смысл сказать — так это о некоторых тенденциях. Валерий Чудиновских уже писал об «эффекте необычности» — когда человек с редким инструментом, манерой, тембром и т.д. получает фору уже из-за одной только своей необычности. За примерами далеко ходить не надо: все стремительное восхождение нашего гусляра Романа Опритова (дошедшего ни много ни мало до II тура «Петаккорда»!) основано исключительно на этом эффекте. Уже в Питере член «коллегии по исполнителям» Виктор Гагин горячо убеждал меня в несравненных достоинствах Романа, которые-де могут не замечать только замшелые консерваторы, судорожно цепляющиеся за непременную гитару и два с половиной аккорда (слышал бы его Бакулин!). А надо, дескать, смотреть на жанр шире.
     Каждый раз, когда я слышу этот замечательный призыв, меня всегда удивляет: что ж те, кто его провозглашает, сами-то ему никогда не следуют? Иначе бы они, надо думать, заметили, что все их «открытия» необычны только на фоне нашей традиции. А в тех направлениях и тусовках, из которых они приходят, они очень даже обычны. Чтобы не сказать — заурядны. Собственно, потому-то некоторые из них и идут к нам, что уже поняли — там, где они крутились до сих пор, им никогда не стать никем.
     И бог бы с ними — пусть приходят к нам и творят, используя ранее развитые умения для решения новых творческих задач. Что бы тут ни говорили иные ревнители древнего благочестия, авторская песня никогда не знала никаких запретов по части музыки. Великолепный автор Александр Иванов всю жизнь сочиняет и поет чисто джазовые мелодии, Лена Фролова в последние годы перешла на гусельный аккомпанемент; о том, что и как делает в музыке Виктор Луферов, я вообще молчу. И все это — несомненная и первосортная авторская песня (точно так же, как мой излюбленный пример — «Али-Баба и сорок песен персидского базара», сбацанные Никитиным и Берковским в стиле диско, который даже его любители признавали безмозглым). Все можно — было бы умение и то, ради чего все это делается.
     Увы — именно последнее чаще всего и оказывалось в дефиците. Я уже приводил издевательскую благодарность Бикчентаева ансамблю «Еще» — но разве ж это «Еще» было одно такое? Квартет из города Рудный запросто мог заменить «всерьез» на «всегда» в конце строчки — разрушая не только смысл, но и рифму. Пусть кто-нибудь попробует убедить меня, что эти ребята хотя бы слышат (я уж не говорю — понимают), что поют. Когда они же запели «Снег» Городницкого, Ланцберг шепнул мне что-то вроде «Интересно, им не мешает, что надо петь со словами?».
     Им-то, может, слова и правда мешают. А сами они — нам?

ППА

     В приснопамятные времена была в советской армии такая форма убийства времени — «партийно-политическая работа», сокращенно ППР. Отличительной ее особенностью было то, что ни проводящим ее офицерам, ни их подчиненным, ни даже вышестоящему начальству вплоть до самого министра обороны она ни на фиг не была нужна, но проводить ее надо было обязательно. В неофициальной обстановке эту аббревиатуру обычно расшифровывали иначе: «посидели, поп...дели, разошлись».
     Похоже, нечто подобное складывается на «Петербургском аккорде» — непонятно, кому и зачем нужное, но обязательное требование исполнить песню петербургского автора. Сокращенно — ППА.
     Требование это никогда не вызывало особых восторгов у участников фестиваля, но в этом году оно превратилось прямо-таки в символ бессмысленного условия. Именно ему мы обязаны тем, что почти все авторские дуэты записались в номинацию «Авторы» (что, может, само по себе и неплохо, но еще больше усилило количественный перекос в сторону этой номинации). А что было делать авторским ансамблям, вообще не поющим чужих песен?
     Добрая половина попадавших под это требование конкурсантов даже не считала нужным скрывать, что «отбывает номер» и в гробу эту самую ППА видала. (При этом для исполнения чаще всего избиралась песня Кукина или Городницкого, которые сидели в жюри и вынуждены были все это слушать.) Ансамбль «Рисунок» (из Соснового Бора, так что его не обвинишь в предвзятом отношении к северной столице) пошел еще дальше: объявив траурным голосом «Песня петербургского автора!», они запели «Вальс-бостон» Розенбаума (имя которого само по себе звучит как вызов и провокация). Наконец, «Бедные родственники» (как раз тот самый авторский ансамбль, по которому это требование ударило сильнее всего) уже откровенно издевались над ни в чем не повинной кукинской «Говоришь, чтоб остался я...» — и докажите мне, что это не сыграло роли в завоевании ими приза зрительских симпатий! Боюсь, что на следующем «Аккорде» слова «песня петербургского автора» будут вызывать у всех рефлекторную усмешку. Если только эту барщину раньше не отменят.
     Для  полного  счастья  ППА  нечаянно  оказалась  еще  и  косвенной  причиной  очередного  унижения  авторов.  В  этом году жюри I тура было почему-то дано право выпускать конкурсантов во II тур кого с одной, кого с двумя песнями — по своему усмотрению. Идея и сама по себе — хуже некуда, но тут же выяснилось, что к исполнительским номинациям (напомню — трем из пяти) это правило неприменимо: ведь у них одна-то песня отдана под «обязательную программу», и надо либо отменять ППА — либо вообще не оставлять исполнителям выбора. В результате с одной песней выпускали только авторов и композиторов. Тем самым дав понять им, что они — номинация второго сорта, а всем остальным — что само жюри «по умолчанию» числит ППА фигней, которая в зачет не идет.
     Провал идеи был столь сокрушителен, что даже некоторые члены оргкомитета «Аккорда» (в частности — пресс-атташе фестиваля Сергей Татаринов) в частных разговорах соглашались, что обязаловку надо отменять. Но Кравцов стоял, как скала: мол, всех предупреждали, мол, на конкурсе Чайковского все участники обязательно играют Чайковского и не считают, что их принудили, и вообще — неужели среди творений питерских авторов так трудно найти что-нибудь для себя...
     Наверное, нетрудно. Наверное, не унизительно. Только этот выбор уже сделан — и не оргкомитетом «Аккорда». Если на фестивале сохранится обязательность ППА, результаты его соблюдения будут прямо противоположными тем, ради которых это требование было введено.
     А необходимый респект великому городу и его бардовской школе можно обеспечить и другими способами. Например, регулярным присуждением приза за лучшее исполнение той же самой ППА — которого, между прочим, никто не отменял, но о котором все как-то подзабыли.

Бунт на борту

     Либерализация условий «Аккорда» произвела обычное действие всех либеральных реформ — получив сколько-то свободы, люди захотели еще. («На стол твой я принес вино свободы — никто не мог им жажды утолить...») В результате Кравцову была вручена совместная петиция от Большого жюри и региональных делегаций. В которой после благодарственной преамбулы шли требования принципиальных изменений, изложенные длинно и путано, но в общем сводящиеся к трем пунктам. Вот они в порядке убывания разумности: 1) убрать обязательность ППА, 2) дать Большому жюри возможность выслушать всех приехавших, 3) слушать всех приехавших в настоящем зале, с публикой и не по номинациям, а в составе программ, подготовленных делегациями регионов.
     С первым пунктом все ясно — его выполнение не требует ни дополнительных денег, ни дополнительной работы, а вот обид и недоразумений может поубавить. Со вторым — это, безусловно, было бы хорошо, если бы было возможно. По положению на «Аккорд» приезжает 90-100 номеров (11 регионов с квотами по 5 номеров, 3 — по 10 и еще 10 номеров — резерв оргкомитета). Если Большое жюри прослушает их все насквозь, к концу этого марафона российская авторская песня может понести целый ряд тяжких и невосполнимых утрат. Если же начать облегчать им задачу, сокращая время на каждого выступающего, это все очень быстро выродится в систему «два куплета — спасибо, следующий!» (принятые сейчас две песни на номер — это не оптимум, а minimum minimorum, меньше просто нельзя). Как ни соблазнительно избавиться от лишней инстанции, лекарство может оказаться хуже болезни.
     С другой стороны — в этом году на I туре «коллегия по авторам» прослушала 30 человек, потратив на это полдня (вместо отведенных по программе полутора), не особенно торопясь и давая каждому спеть по две песни, а иногда прося и третью. Если Большое жюри сможет проработать два дня часов по шесть, то этого хватит, чтобы пропустить через себя сотню номеров и остаться в живых и даже в сознании. А коль оно само рвется в бой, то флаг ему в руки. Всякая лишняя инстанция по определению ухудшает конечные результаты конкурса, сколь бы компетентные люди в ней ни работали.
     На всякий случай: если все же при ближайшем рассмотрении «сквозное» жюрение окажется задачей неподъемной, можно воспользоваться московским опытом и провести I тур в режиме предварительного прослушивания — без жесткой квоты «на выходе» и с правом «антивето» (т.е. выпуска любого участника во II тур своим единоличным решением) у каждого члена его жюри. Задача такого прослушивания — отсеять безнадежных, а уж отбирать лучших будет Большое жюри.
     Что же до третьего пункта... Нет, я понимаю, что проблема есть. Сам же я выше писал: беда не в том, что той же Дрегановой не досталось лавров, а в том, что ее мало кто слышал. Плюс то, что один и тот же человек с одной и той же песней совершенно по-разному смотрится на сцене перед залом — и просто в комнате (я приводил как пример Старченкова и Маракова, но такая же метаморфоза произошла и с интереснейшим автором из Новочеркасска Дианой Коденко). Плюс то, что просто обидно — махнуть через всю страну, отстоять полдня в очереди, спеть пару песен какой-то чрезвычайной тройке и, не получив никакого ответа, ни с чем уехать обратно. (В этом году замышлялась открытая эстрада на Конюшенной площади — специально для выступления делегаций, но бдительная питерская милиция, углядев в этом политические происки ненавистного для Смольного Кравцова, в последний момент запретила выступления.) Все так.
     И в то же время — посмотрите, как это выглядит со стороны: «Питерцы, вы возродили нужные всем нам фестивали, вы реанимировали культурный процесс, вы дали нам всем возможность приехать сюда — теперь еще дайте нам зал и соберите публику, чтобы она каждого из нас послушала!». «Так вымойте блюдце за нашим котом!» — как резюмировала Новелла Николаевна.
     Впрочем — бог с ними, с приличиями и литературными реминисценциями. Публика-то, в самом деле, откуда возьмется? Да, у нас в последние годы появилось много талантливых людей и каждый раз к ним прибавляются все новые. Да, в этом году даже на I туре не было совсем уж никудышних авторов. Но, положа руку на сердце: из 30 выступивших там авторов больше половины не представляли ни малейшего интереса даже для таких крохоборов, как я. Не думаю, что в других номинациях картина принципиально иная — во всяком случае, выпущенные почти без отбора на II тур ансамбли меня в этом не убедили.
     В этом году на «Аккорде» попытались сделать открытый микрофон. Выглядело это так: кто-то со сцены поет, его слушает собственная делегация и та, которая ждет своей очереди. Последний в делегации допевает — делегация подымается с мест и покидает зал. Если мы сами друг другу неинтересны — с чего мы взяли, что нами заинтересуется кто-то со стороны? Или сразу включать в оргкомитет «Аккорда» начальника питерского ОМОНа — чтоб обеспечивал явку? «А это зрителей ведут на премьеру нового спектакля. Да вы не волнуйтесь — их потом отпустят!» (Надежда Кошеверова).
     Этот простой вопрос — как привлечь публику на гипотетические «региональные программы»? — почему-то очень обижает сторонников сей утопии. Они сразу начинают объяснять, что это не главное, что это — второй вопрос и т.п. Я все жду: когда же на этот самый «второй вопрос» будет, наконец, дан первый ответ.
     Давайте смотреть правде в глаза. Единственный по-настоящему реальный элемент в АП — это личность: автор, композитор, исполнитель. Более-менее реальны некоторые коллективы (клубы, площадки, театры, творческие ассоциации и т.д.) — тоже обычно держащиеся на одной или немногих личностях. А регионы — сугубая условность, введенная исключительно для структурирования и упорядочения потока конкурсантов. Вот и пусть эта тень знает свое место.
     Впрочем, если кому-то так уж хочется собственной публики и коллективного выступления — нет ничего проще. Достаточно выйти всем заинтересованным коллективом в холл любого этажа гостиницы ЛДМ, сдвинуть кресла и начать петь. Через 10-15 минут вокруг соберется достаточное количество самой компетентной и доброжелательной публики. Это не слова — московская делегация проверила это в ночь с субботы на воскресенье. Конечно, было бы куда правильнее заранее назначить время, место и примерный состав выступающих, развесить по этажам информацию. (Опять же, пение в холлах чревато конфликтами с несгибаемыми бойцами советского сервиса. Дело не ограничивается словесными перепалками — в первую же ночь фестиваля дежурная по этажу, которую раздражал импровизированный концерт Медведенко и Богдановской, в конце концов вызвала милицию, забравшую почему-то Бикчентаева. Может, оргкомитет потрудится напомнить администрации отеля класса «три таракана», кто кому из них платит деньги?) Но можно и прямо так. Главное — это что-то делать, а не подавать иждивенческие петиции.
     Однако и в этом году организационная активность самих делегаций на фестивале практически отсутствовала.
 
     На заключительном концерте Городницкий, неоднократно заявлявший в последние годы, что «из авторской песни выпал автор», сказал, что на этом фестивале наметился перелом: автор возвращается. Будучи по натуре змеей подколодной, я не удержался от того, чтобы в кулуарах съязвить: мол, не прошло и пяти лет с начала этого процесса, как бессменный председатель наших самых представительных жюри его заметил. Тем не менее мне было чрезвычайно приятно, что это сказал именно Александр Моисеевич, сказал публично и с полным пониманием того, что тем самым он пересматривает свои прежние взгляды. Право слово — ради одного этого стоило провести такой фестиваль.

Бей, но выслушай!
(Заметки о работе Открытой творческой мастерской при московском Центре авторской песни)

Над песнями павшими Музы скорбят,
Пегас бьется с пеной на храпе.
От брошенных лир и разбитых кифар
Могильною веет тоской.
Компания «Ллойд» не страхует ребят,
Выступающих в пятницу в ЦАПе.
Оборвана рында, пробит самовар.
...До следующей мастерской!
Анонимное дацзыбао

     Как и практически все живое, Мастерская родилась почти случайно, став побочным продуктом московского регионального конкурса 1998 года. Регламент конкурса предусматривал «вход с улицы» — специально сформированная группа (в составе которой был и автор этих строк) выслушивала всех желающих, рекомендуя тех, кто казался ей достойным, к участию в I туре. Времени  было  отчаянно  мало,  желающих  —  много,  и  работа  велась  строго  «на  отбор»,  без  всякого  обсуждения. Спел первую — «спасибо, давайте вторую», спел вторую — «спасибо, до свидания, вам позвонят». Понятно, что у многих отсеянных возникала резонная претензия: «Если я нехорош — объясните, чем».
     В конце концов группа прослушивания назначила специальный день «разбора полетов», когда все, кто жаждал предметного разговора, могли прийти и узнать, чем мы руководствовались в оценке их творчества. Хотя никакого влияния на конкурсную судьбу это уже иметь не могло, примерно четверть конкурсантов пришла на встречу. Видимо, тогда и сложилась впервые та атмосфера, которую после не захотелось терять: откровенного и содержательного разговора о песне, не связанного ни с какими «оргвыводами».
     «Разбор полетов» потом вошел в регламент группы прослушивания (на следующем конкурсе, проходившем в 1999-2000 гг., таких разборов было несколько — по одному после каждых трех-четырех сеансов прослушивания). Но гораздо раньше, осенью того же 98-го несколько активных участников группы прослушивания — в первую очередь Александр Костромин и Георгий Курячий — учредили при московском Центре авторского творчества (ныне — Центр авторской песни) Открытую творческую мастерскую. С тех пор она там и происходит — во вторую или третью пятницу каждого месяца, кроме летних. 14 сентября она соберется в 30-й раз.
     Так получилось, что на первых двух или трех мастерских я не был, а потому не видел, был ли у них хотя бы короткий период становления или они сразу родились готовыми и законченными. Во всяком случае, то, что я увидел, уже выглядело незыблемо-традиционным, как церемония коронации японского императора. Последующие два с половиной сезона уже никак не изменили сложившийся ритуал.
     Первый час собравшиеся проводят у самовара, предаваясь самому обычному в КСП занятию — совместному пению любимых песен для собственного удовольствия. Это проматывание драгоценного времени на самом деле исполнено смысла: классические и просто любимые песни служат как бы камертоном, задают «высоту планки» и непосредственное ощущение контекста, в который предстоит вписаться (или не вписаться) пришедшему автору. (Заодно и ему не вредно составить представление об эстетических пристрастиях людей, на суд которых он отдает свое заветное.) Затем бессменный ведущий Костромин вкратце излагает регламент Мастерской, развешивает по стенам набор изречений (делящихся на обязательные к исполнению «принципы», рекомендательные «лозунги» и выражающие чье-нибудь частное мнение «дацзыбао») и приглашает первую жертву занять уготованное ей место №8. (Восьмерку предлагается понимать не в смысле известной опускающей формулы «твой номер — восемь, когда надо, тогда и спросим», а как «бесконечность, поставленную на попа».) Жертве предстоит спеть три песни. Каждая из них будет обсуждена всеми, кто ощутит потребность что-то сказать. После обсуждения последней настанет очередь разговора о творческом лице жертвы в целом. В конце, как водится, подсудимому будет предоставлено последнее слово, после чего он под обязательные аплодисменты присутствующих уступит место №8 следующему.
     На этом все кончается. То есть автор (на Мастерскую почти все — даже признанные исполнители — приходят ради показа собственных сочинений) может остаться, принять участие в обсуждении собрата, прийти в следующий раз... Но он не получает ни приза, ни диплома, ни даже бумажки, удостоверяющей хотя бы сам факт выступления на Мастерской. Здесь нет и не может быть победителей и неудачников. Человек спел — люди выслушали. Люди сказали — человек выслушал. Больше «никто никому ничего не должен» (как гласит один из украшающих стены лозунгов). Предполагается, что сидящим в зале интересны песни, а автору песен — мнение сидящих в зале. Если это не так — значит, кто-то не туда попал.
     Подобного рода недоразумений хватает. В феврале этого года после выступления некоего автора один из постоянных слушателей спросил, как вообще сюда пустили такое. И очень удивился, узнав, что мы не можем «пустить» или «не пустить» кого бы то ни было, ибо всякий предварительный отбор противоречит самой идее Мастерской. Впрочем, его недоумение можно даже считать лестным для Мастерской — выходит, что обычный, среднестатистический ее участник выглядит как уже отобранный каким-то жюри.
     Гораздо чаще, однако, «ошибается дверью» автор. Один или два нам прямо говорили: мне важно было кому-то все это спеть, а что вы об этом думаете, меня не интересует. (Что ж, роль унитаза, куда человек стравливает все, что не может удержать в себе, хоть и не слишком престижна, но по-своему благородна.) Чаще автор, забыв, что пришел сюда слушать, грудью встает на защиту своего творчества. Ему говорят, к примеру, что «кусты-огоньки» — не слабая рифма, а вообще не рифма (или что бурчать под нос можно колыбельную, а никак не «колыбель», или что строчка «октябрь бросается в окно» больше подходит для скороговорки, чем для песни, да и образ она создает, мягко говоря, неоднозначный). А он отвечает, что, мол, по телевизору еще и не такое звучит — значит, можно. И вообще — кто, мол, вы такие и по какому праву предписываете моей душе, в каких формах ей себя выражать?
     Ну, с «правом»-то все просто: записываясь на Мастерскую, автор тем самым (равно как и просто публичным исполнением своих песен) дает всем присутствующим право безжалостно и во всеуслышание оценивать дорогие ему творения. Но что гонит его самого на эту публичную экзекуцию? Хотя участники Мастерской (по крайней мере — постоянные) стараются отнестись предельно доброжелательно ко всему, что предложено их вниманию, и даже не найдя ничего отрадного для себя в песне, сохранить уважение к ее автору, высказываются-то они весьма нелицеприятно. Да и не всегда обоснованно: ведь Мастерская — это не собрание непогрешимых и бесстрастных небожителей. Взять слово на ней может каждый. И нередко это слово оказывается надуманной, высосанной из пальца претензией (если речь идет о листьях дерева, то надо говорить не «по листочку», а «по листику»), выражением эстетической или идейной несовместимости с автором (а что делать бедному слушателю, если песня, утверждающая такую-то идею, вызывает у него органическое отвращение — независимо от ее технического совершенства?) и просто проявлением желания «выпендриться», самоутвердиться за чужой счет. Так зачем автору все это выслушивать?
     Между тем, за три сезона работы Мастерской на ней ни разу не случилось нехватки желающих выступить — хотя знают о ней только те, кто бывает в ЦАПе, и их ближайшие знакомые. На Мастерскую приезжают вполне успешные, признанные в своей референтной группе люди (на моей памяти там выступали авторы из Питера, Баку, Владивостока). И, получив жесткую оценку, с благодарностью вспоминают об учиненной им порке.
     Видимо, для творца внесение своего творения в мир, сообщение его другим людям — такой же физиологически необходимый акт, как и само творчество. (Уровень таланта и мастерства тут никакой роли не играет: это происходит со всяким, кто сочиняет не ради денег или какой-нибудь иной внешней цели, а потому, что не может не сочинять. В этом отношении клинический графоман равен гению.) И обидные слова — не слишком дорогая цена за то, что тебя понимают. Или хотя бы честно пытаются понять.
     Тут еще вот какая штука получается. Каждый из нас — поэт. В том смысле, что у каждого в душе время от времени ощущается нечто высокое и светлое, некий невыразимый восторг. Называют же поэтами тех, для кого этот восторг как раз выразим, кто может с помощью слов «заразить» им другого человека. (Собственно, это «заражение» потому и возможно, что внутри каждого слушателя живет поэт.) И выходит, что радость творчества неполна без этой возможности разделить свои восторги с кем-то еще (даже Михаил Щербаков, законченный интроверт и ненавистник всякой публичности, как-то сказал, что если бы он и не нуждался в деньгах, то все-таки давал бы по одному «зальному» концерту в год — показать новые песни). А с другой стороны — только так можно понять, насколько удалось тебе выразить, воплотить то, что живет в твоей душе и требует выражения. Ведь сам-то ты знаешь, что стоит за каждым твоим словом. Любая загадка будет казаться простой и ясной тому, кто знал ее разгадку раньше, чем ее саму. Вот только прямо сказать ее своим собеседникам он в данном случае не может — природа искусства такова, что о предмете его можно говорить только загадками. А ведь хочется, чтобы тебя поняли. Так, как поняли недавно на Мастерской Алексея Кияйкина — после его «Емшана» я никаким не «внутренним взором», а прямо-таки носом ощутил на секунду разлившийся в ЦАПовском фойе отчетливый запах степной полыни-емшана. И когда я сказал об этом, выяснилось, что унюхал его не один я.
     Впрочем, это уже о другом — о том, что получают от Мастерской ее участники (кроме, конечно, вышеупомянутой возможности ощутить свое интеллектуальное превосходство над беззащитным автором). Конечно, Кияйкин был в выигрышном положении — предмет его песни и сам по себе ярок и незабываем. Но вот казалось бы — что может быть скучней и безотрадней сквозняков в безлюдных подземельях? А поди ж ты — каждый раз, когда я вызываю в памяти голос и строки Алины Михайловской

Никакое злато и серебро Не нужны нам на этом свете, Пока в пустых переходах метро, В пустых ночных переходах метро Гуляет ветер, Гуляет ветер...

     меня снова и снова охватывает восторг бытия. Вот оно, сбылось — я чувствую именно то, что чувствовал автор, сочиняя эти слова. (Написал и вижу: получилось неуклюже и фальшиво. Правильно было бы написать «что чувствовал автор этими словами».) Притом что в целом песня сырая, ученическая, сильно уступающая более поздним вещам Алины — «Порто-франко» и «Шереметьевскому этюду».
     Такие награды дорогого стоят — но и случаются нечасто. Нельзя не вспомнить необычайно свежие и органичные песни Татьяны Купрашевич (которую вместе с ее сестрой и аккомпаниатором Ольгой Станулевич мы знаем как исполнительский дуэт «Сыроешки» — милый и благородный по интонации, но, как говорится, «рядом не лежавший» со скрытым пламенем собственных таниных песен.) И изысканную, интеллектуально напряженную (безо всякой, впрочем, зауми и нарочитости) лирику Георгия Курячего и Марины Селисской. Можно вспоминать и дальше (в конце концов, на Мастерской выступали Олег Городецкий, Дмитрий Авилов, Мария Фаликман — правда, мы узнали и запомнили их задолго до появления в кресле №8). Однако будем честны: подавляющее большинство песен, звучащих на Мастерской, вряд ли заслуживают внимания вообще. Нередко со всего заседания (а это, как правило, три выступающих, каждый из которых поет по три песни) не удается вынести ни одного истинно художественного впечатления — даже мимолетного. Тем не менее желающих прийти на Мастерскую послушать и поговорить не убывает. Что их влечет — только ли жажда своеобразного самоутверждения?
     Вряд ли. Для публики у Мастерской есть своя приманка, не уступающая в привлекательности авторской. Мастерская — это попытка «вытащить на поверхность», артикулировать и облечь в слова такую неуловимую вещь, как эстетические ощущения. «Обругал (похвалил) — обоснуй» — гласит еще один лозунг Мастерской. Вот, допустим, песня «не понравилась» — а что это значит? Она задела, возмутила, раздосадовала, заставила скучать, обманула ожидания? Чем и почему? Вот другая песня — стихи великолепного поэта, музыка вполне гармоничная и небанальная, сыграно и спето неплохо. А удовольствия — никакого. Почему?
     Это ведь разговор не только о возможностях языка, мелодии, исполнительских средств (хотя и такой разговор чрезвычайно интересен). Это еще и попытка разобраться в самом себе. А что для человека может быть интереснее?
     Хотел я закончить словами о том, что в живом и взаимно заинтересованном диалоге только и может родиться тот самый новый  художественный  язык,  отсутствием  которого  мы  все  сейчас  маемся.  Да  так  и  вижу  кривые  усмешки:  эк,  мол, куда хватил — несколько десятков никому не известных людей, не имеющих ни власти, ни авторитета за пределами своего круга, выработает язык для всей национальной культуры!
     В одиночку — конечно, не создаст. Но это не повод, чтобы не пытаться.

Отцы и дети
(Традиционные заметки о XXI-ом московском региональном конкурсе авторской песни)

     Борис Жуков, член жюри «Второго канала» Грушинского фестиваля, член инициативной группы организаторов Московского регионального конкурса авторской песни, бывший главный редактор газеты «Менестрель».

     Вынесенный в название конкурса порядковый номер вводит в заблуждение. На самом деле нынешний конкурс — всего лишь третья попытка реализации схемы, придуманной нами на рубеже 1997-98 гг. Это как раз тот рубеж, когда новация переходит в традицию и обретает собственную логику развития. Минимум «проверки временем», после которого можно уже начинать смотреть: насколько соответствует получившееся первоначальному замыслу, какие придумки так и не прижились, а какие имели непредвиденные последствия.
     Кроме того, у меня несколько изменился угол зрения. На нынешнем конкурсе я наконец-то выполнил обещание, данное публично еще два цикла назад: вышел из состава жюри и оба тура слушал уже как независимый наблюдатель, избавленный от двусмысленной задачи оценивать свою собственную работу.
     Впрочем, громов и молний по поводу распределения наград и вообще судейства данное обстоятельство, надеюсь, не прибавит. Мое решение о выходе из жюри, собственно, и основано на твердом и раз от раза крепнущем убеждении: задача, стоящая перед любым и всяким конкурсным судейством, в принципе не имеет корректного решения. Поэтому я не хочу ею заниматься — но поэтому же я не хочу и ругать коллег за то, что из множества равно некорректных решений они выбрали такое, а не этакое.
     Вообще позиция независимого наблюдателя (плюс очень неплохое информационное обеспечение конкурса, которое мне наконец-то не надо заменять и дублировать) позволяют мне вообще не обсуждать формальные результаты, а сосредоточиться на том, что мне на самом деле интересно и ради чего я, как нанятый, хожу на все эти туры. На тенденциях и на личностях. В этой статье речь пойдет о тенденциях.
     Проще всего начать с отсохшего. Сравнивая нынешний (и оба предыдущих) московский конкурс с нашим первоначальным замыслом, я вижу по крайней мере две идеи, которые явно не прижились: межжанровое жюри II тура и широкий круг соучредителей.
     Мне уже случалось по другому поводу писать, что обязательная черта всякого настоящего праздника — от бразильских карнавалов до слетов КСП времен их расцвета — отсутствие деления на творцов и потребителей. По-настоящему насладиться им можно только «изнутри», через прямое участие, непосредственное ежеминутное сотворчество — равно как и сам он по-настоящему реализуется только через такое участие большинства присутствующих. Если же празднующие делятся на сравнительно небольшую «организационно-творческую группу», которая все делает, и потребительское большинство, пришедшее только посмотреть и послушать, то это никакой не праздник, а обычное шоу. В лучшем случае.
     Конечно, прямо перенести дух бахтинской «карнавальной стихии» на многомесячный, довольно формализованный, требующий долгих сосредоточенных усилий процесс не получится. Тем не менее мы предполагали, что конкурс — важное событие для всех, кто что-то делает в области авторской песни, и поэтому должен быть их совместным действием. Пусть, мол, каждый поучаствует в меру собственных возможностей и амбиций. А у кого их нет, тот пусть просто обозначит, что он тоже входит в наш консорциум и что затея ему небезразлична.
     Никто, собственно, и не отказывался. Тем не менее нынешний московский конкурс — дело ЦАПа и только ЦАПа. (Если, правда, не считать Межвузовского фестиваля — вполне самостоятельного действа, добровольно примкнувшего к нашему конкурсу. Надеюсь, никто не увидит в моих словах наезда на делающую великое дело Олю Александрову — я-то как раз полагаю, что нынешние отношения оптимальны для обеих сторон. Но принести в общую книгу готовую главу — это совсем не то же самое, что сочинять книгу вместе.) Больше ни одна из множества организаций, поставивших года четыре назад свои подписи под положением о конкурсе, никак не проявила своего интереса к нему и, вероятно, даже не помнит, что она — его соучредитель.
     Я никого не хочу ни в чем винить. Не интересуются люди конкурсом (точнее, его внутренней, организационной стороной), не хотят в нем работать — ну, значит, это им не нужно. Должно быть, всех вполне устраивает, что и как делает ЦАП (т.е. Галя Бургучева, успешно исполняющая обязанности оргкомитета конкурса), и никто не видит надобности в изменениях или дополнениях. Значит, так тому и быть. А жаль.
     Абсолютно такая же судьба постигла другую вроде бы плодотворную идею. Мы полагали, что наши песни — не «вещь в себе», а часть современной художественной культуры. Что они пишутся и поются не только для цеховой среды, но для широкого круга людей, в идеале — для всех, у кого есть собственный художественный вкус. И потому при определении лучших (если вообще считать, что это занятие имеет хоть какой-то смысл) надо учитывать контекст не одной лишь нашей странной субкультуры, а всей современной культуры. А значит, в «окончательном» жюри должны сидеть не только барды, но и «книжные» поэты, драматурги, возможно — музыканты-акустики, искусствоведы и т.д. Конечно, это должны быть люди умные, любознательные и с широкими взглядами — ну, так дуракам и снобам в нашем жюри в любом случае делать нечего, кто бы они ни были.
     Из этой идеи тоже ничего не вышло. Можно, конечно, считать, что «книжную» поэзию в нашем жюри представлял Сухарев, театр — Лорес, а рок-культуру — Дидуров. Но при всем моем к ним уважении (это не фигура речи — я действительно очень высоко ценю всех троих, а Дмитрий Антоныч так просто один из моих кумиров, причем не только как поэт, но и, что называется, «по жизни») ясно же, что это все-таки не то, что мы имели в виду, говоря о «межжанровом жюри».
     Самые, пожалуй, удивительные вещи происходили в этом сезоне с принципом открытого арбитража — иными словами, с доступностью сведений о том, кто как в жюри голосовал. Будучи чуть ли не самым рьяным сторонником этого принципа, я полагал, что с моим выходом из жюри его позиции ослабнут — если не до полного отказа от него, то во всяком случае заметно. Но, к моему изумлению, судейство этого года оказалось, пожалуй, самым открытым из всех, какие я видел за два с лишним десятилетия хождения на КСПшные конкурсы. В немалой степени это произошло благодаря отличному информационному обеспечению конкурса. После каждого заседания жюри на стенде появлялась табличка, из которой можно было узнать не только рейтинг каждого участника, но и оценки, выставленные каждым из арбитров — поименно.
     И   ничего   —   небеса   не   рухнули,   мир   не   перевернулся.   Бюллетени   с   оценками   выпускались   после   каждого концерта I тура — и никто из членов жюри не скандалил, не прятался от конкурсантов, не выходил из состава жюри. Оказалось, что не лицемерить и говорить всю правду не так уж трудно и вполне безопасно. (Если, конечно, ты уверен в своей оценке, а главное — в самом себе.) Так что когда меня в очередной раз будут уверять, что гласное судейство невозможно, что на таких условиях никто не согласится работать в жюри — я буду точно знать, что это вранье. И всем скажу.
     Однако возражения против этого принципа на конкурсе все-таки раздались — совсем не с той стороны, с какой их можно было ожидать. Против доступности информации восстали не члены жюри, а... сами конкурсанты. Глубоко уважаемый мною Игорь Белый опубликовал (насколько я помню, не только от своего имени) открытое письмо с критикой конкурса, в котором — наряду с более или менее справедливыми претензиями — чуть ли не самое почетное место было отведено требованию прекратить обнародование этих сведений.
     Я не хочу через несколько месяцев после его выступления затевать запоздалый спор. Тем более что спорить-то тут, на мой взгляд, просто не о чем. Есть фундаментальный принцип свободного общества: информация, не относящаяся к чьей-то частной жизни, должна быть «по умолчанию» открытой и общедоступной, а вот для ее засекречивания в каждом отдельном случае нужны конкретные (и достаточно серьезные) основания. Рассуждения о том, что, мол, «выстраивание по ранжиру» унижает участников конкурса, я к таковым отнести никак не могу: любой конкурс есть не что иное, как именно «выстраивание по ранжиру», и всякий, кто в него записался, тем самым дал право проделать над собой эту процедуру. Назвался груздем — полезай в кузов.
     А говорю я об этом так подробно потому, что то открытое письмо вполне недвусмысленно связывало мой выход из жюри с обсуждаемыми пороками конкурса. То есть как бы (и чуть ли не в первую очередь) с открытостью судейства. Об истинных мотивах своей отставки я уже говорил, но тут скажу отдельно: я не просто согласен с идеей гласного судейства — я ее всячески приветствую и готов всеми силами защищать. Я восхищаюсь мужеством жюри и оргкомитета, последовательно реализовавших ее, и благодарен им за создание прецедента и традиции.
     Закончить тему судейства мне хочется одним выводом, которому (точнее — моему осознанию которого) в этом году как раз исполняется десять лет. Так вот, все, что я видел и слышал за это время, убедило меня, что многолюдные представительные жюри неадекватны в принципе. Мы стараемся подобрать их так, чтобы там были представлены все мыслимые вкусы и пристрастия, и у любого конкурсанта нашелся бы заступник — а в результате любой конкурсант кого-то из членов жюри непременно раздражает. Преимущества же получает не самый яркий, а тот, кто вызовет меньше всех возражений. В конце концов, решения любого жюри (и не только в нашем жанре, а вообще в искусстве) — это не объективная оценка, а субъективная рекомендация: вот этого парня мы вам советуем послушать, вот за его песни мы отвечаем. При нынешнем  «колхозном»  арбитраже  всякий  раз  кому-то  приходится  подписываться  под  решениями,  которых  он  не разделяет — а при таком понимании этих решений подобная подпись лишена всякого смысла. Логичнее, на мой взгляд, было бы личное судейство одного мэтра — разумеется, знающего и доброжелательного, но с жестко определенной собственной эстетической позицией; на худой конец — небольшой группы единомышленников. В общем, авторской песне — авторские жюри! Правда, я понятия не имею, как при этом сделать так, чтобы на конкурс могли прийти все, кто работает в авторской песне, и у каждого был бы шанс, — да еще и соблюсти неизбежные количественные ограничения. Впрочем, шаг в этом направлении сделан: в этом году на московском конкурсе были предусмотрены индивидуальные дипломы от отдельных членов жюри. И многие хорошие люди их получили.
     Все вышесказанное относилось к тенденциям в организационной стороне дела. Но, конечно, куда важнее творческая сторона — кто и с чем в этом году к нам пришел. И хотя главным и единственно ценным ответом на этот вопрос являются новые песни и новые имена, вполне заметны и некоторые общие тенденции.
     Собственно, одна из них и заключается в том, что по-настоящему новых имен на этом конкурсе было открыто непривычно мало. И хотя ниже я буду писать о том, как трудно было жюри выбрать ограниченное число лауреатов и дипломантов среди множества несомненных талантов, одно другому не противоречит: почти все звезды из представшего нашим глазам блистательного созвездия были нам так или иначе уже знакомы, а многие успели получить те или иные награды. Конечно, в этом (не в наградах, а в нашем знакомстве с хорошими авторами) немалая заслуга Мастерской и вообще интенсивной песенной жизни, бурлившей все эти два года вокруг ЦАПа. И все же меня не оставляет впечатление, что фонтан дарований, непрерывно бивший последние 5-7 лет, не то чтобы вовсе иссяк, но явно снизил производительность. И объяснить этот эффект снижением популярности нашего конкурса или отсутствием информации о нем невозможно — общее количество конкурсантов, приходящих к нам «самотеком», даже несколько возросло.
     Окончательно сказать, оскудела ли талантами земля русская, можно будет на «Петербургском аккорде» — туда соберутся открытия других регионов, которых я не мог слышать в межфестивальный период. Но косвенным образом это впечатление подтверждается другим, уже несомненным изменением. «Новая волна» второй половины 90-х, как и следовало ожидать, проявила себя прежде всего в «полных» авторах. Представители этой номинации явно преобладали даже на «Аккорде», несмотря на все старания его жюри и оргкомитета численно выровнять номинации. В Москве же, никогда не заботившейся о соблюдении пропорций, «авторов слов и музыки» было заметно больше, чем всех остальных вместе взятых. На нынешнем конкурсе это уже было не так: «полные» авторы, оставаясь самой многолюдной номинацией, все-таки уже не составляли абсолютного большинства участников. (Суммарных данных по всему конкурсу у меня нет, но, скажем, в огромном финальном концерте Межвузовского фестиваля из 39 номеров 17 исполняли «полные» авторы и 11 — солисты — цифры вполне сопоставимые.) Не преобладали они и среди победителей: в заключительном концерте конкурса выступили 29 его участников (в том числе лауреаты Межвузовского и Детско-юношеского фестивалей), и только 12 из них были «полными» авторами.
     Кстати, статистический учет обнаружил одну забавную подробность. Если бы в конкурсное жюри вошел Владимир Ланцберг (его приглашали, и он был не против, но, как говорится, «не сложилось»), то ровно 10% участников конкурсного концерта II тура составляли бы... родные дети членов жюри. Кстати, все трое — Евгения Ланцберг, Роман Васин (в составе трио) и Евгений Маталин — участвовали в заключительном концерте и вообще не остались без наград...
     Прошу понять меня правильно: я никого ни в чем не подозреваю. За творчеством Женьки Ланцберг я давно слежу с интересом и симпатией, ее тезка тоже выступил весьма неплохо — я теперь знаю, кто может достойно спеть крючковские хиты. И мне ли не знать, что, когда наши дети оказываются нашими коллегами, то у них нет критиков въедливей и пристрастней, чем мы? Речь идет не о том, насколько второе поколение знакомых фамилий заслужило свои награды, а о том, как это выглядит со стороны.
     Так вот, не очень хорошо это выглядит. Если не как мафия, то уж точно — как некий междусобойчик. И как тут быть, я не знаю. В самом деле, если отец — звезда, так что ж теперь сыну — ни в каких конкурсах не участвовать? И наоборот: если у чада появились собственные творческие амбиции, то что, отцу — ни в одно жюри не входить? В конце концов, у всех нас есть дети...
     Впрочем, появление на сцене (а затем — и в списках лауреатов) детей мэтров было скорее символом, метафорическим подчеркиванием одной стилистической особенности нынешнего конкурса. Если в прошлый раз вкус жюри явно перекосило в сторону всякого рода «нетрадиционности» и «стыка жанров» (наиболее вопиющим проявлением чего стало лауреатство Романа Опритова), то сейчас арбитров, наоборот, потянуло на привычное. Это трудно доказать статистически, но у меня сложилось отчетливое впечатление, что на сей раз поощрялось преимущественно соответствие канону. Не думаю, что это так уж плохо (во всяком случае — лучше, чем наоборот), но как-то уж больно все одно к одному: меньше новых имен, меньше «полных» авторов, меньше интереса к стилистически непривычному... Словно наша песня уже закончила очередную эпоху «бури и натиска» и готовится пожинать лавры. Которые, по моему впечатлению, пока что далеки от спелости.
     И еще один сюжет — о котором писать не хотелось бы, но и промолчать никак нельзя. В ходе нынешнего конкурса достоянием гласности стал беспрецедентный в истории КСП случай. Если кто помнит, с предыдущего московского конкурса началась слава Ксении Полтевой, выступавшей в нем как «автор стихов и музыки». Именно в этой номинации она стала лауреатом Межвузовского фестиваля, затем нашим лауреатом, получила путевку на «Петаккорд», победила там — и далее везде. Выяснилось, однако, что стихи всех трех песен, спетых ею на московском конкурсе, принадлежат известному череповецкому (с недавних пор — аргентинскому) автору Андрею Ширяеву. И опубликованы им аж в 1990 году — что исключает возможность авторства Ксении хотя бы в силу возрастных причин. (Собственно, у Андрея они тоже были песнями, но на свою музыку — не на ту, на которую их пела Полтева.)
     Сама Ксения, передавшая в оргкомитет конкурса письмо с извинениями, объясняет это тем, что не разобралась в системе номинаций. Поверить в это трудно — но не легче поверить и в сознательный умысел. (На что, в самом деле, она могла бы рассчитывать, объявляя эти песни своими? Это ведь просто чудо, что никто из членов жюри двух туров не узнал Ширяева! С другой стороны, выступи она как автор музыки, ее шансы на победу были бы как минимум не ниже.) В любом случае, присужденное ей московское лауреатство теперь следует аннулировать. А по-хорошему — и питерское тоже: ведь на «Аккорд» она попала по итогам московского конкурса, хотя выступала там совсем с другими песнями.
     Вот другие-то песни (не те даже, которые она пела на «Аккорде» и на которые уже нашлись претенденты, а те, что она привезла тем же летом на Грушинский) и не дают мне покоя. Пока никто не только не доказал, что они тоже «тянутые», но даже не смог предположить, кто бы мог быть их истинным автором. Если таковой существует, это когда-нибудь может выясниться. Если их действительно сочинила Ксения, этого уже не доказать никому и никогда. Цикл изумительных, прекрасных песен (растревоживших художественное воображение коллег — Игоря Белого и Татьяны Пучко) почти обречен выпасть из употребления, поскольку над ним теперь всегда будет висеть недоказанное и недоказуемое обвинение.

<< К списку авторов и исполнителей